— Достал, — произношу с обидой, которая вызывает у Томаса улыбку, ведь я тут же шагаю в сторону коридора. Ладно. Давит этот тощий паренек нехило на людей, но он понятия не имеет, что я не самый удачный вариант сейчас. Он ведь ничего не знает. Получается, и злиться на него нет смысла? Верно, вина лишь во мне.

Поднимаюсь на второй этаж. Уже медленнее, ведь слышу, как кто-то бродит. Торможу на последней ступеньке, успев захватить взглядом, как Дилан закрывает за собой дверь в ванную комнату. Стою на месте, чувствуя, как голова начинает болеть от такого количества мыслей, а живот крутит. Настоящее мучение. Испытание, которое я хочу пропустить мимо. Быстро бегу к своей комнате, закрываясь на ключ, и громко дышу через нос, прислушиваясь к ветру и дождю. Полумрак. Мне он так знаком, до приятных мурашек на бледной холодной коже. Поворачиваюсь, спиной опираясь на поверхность стены, и аккуратно сажусь на паркет, вытягивая ноги. Смотрю на пальцы, играя с тканью своей майки. Так сильно привыкла к тому, что живу среди живой темноты и разрушающей мою реальность тишины. Так глубоко утопаю, тону, захлебываюсь, и закидываю голову, прикрывая веки. Дышу. Наслаждаюсь. Это и есть моя зона комфорта, пропитанная запахом масляных красок и окруженная молчаливым одиночеством. Таким ощутимым, будто в материальном теле давящим мне на грудь, пальцами сжимая шею, заставляя меня отчаянно глотать кислород. Это потрясающее чувство потери сознания от нехватки воздуха. Это легкое головокружение. Приятное осознание того, что сейчас тебе хорошо. Сейчас…

С хриплый вдохом обрываю свои мысли. Мои холодные пальцы сжимают мою же шею, поэтому опускаю руки на колени, продолжая смотреть в темный потолок. Жадно хватаю ртом воздух, кожа шеи болит. Я опять душу себя, при этом даже не подозревая об этом. Мне будто медленно сносит крышу, после чего я творю все эти немыслимые вещи, которые для нормальных людей кажутся безумными. Я ненавижу эту часть себя. Почему мне так нравится приносить себе увечья? Почему мне доставляет неимоверное удовольствие, когда на коже остаются больные отметины? Когда изрезанные запястья ноют, напоминая мне о той душевной пустоте, в честь которой они были нанесены. Верно, чтобы я помнила.

Шум. Я хмурюсь, немного поворачивая голову на бок. Кажется, Дилан вышел из ванной комнаты. Быстро. На его месте бы постояла под душем, вдруг он правда заболел.

Кашель. Вновь этот хриплый, громкий, раздирающий горло. Хмурюсь, чувствуя себя виноватой, и прикрываю веки, не находя в себе сил, чтобы расслабиться, когда слышу, как хлопает дверь в комнату парней. Пыхчу, недовольство к самой себе растет с каждой прошедшей секундой тишины. Смотрю перед собой, остановив взгляд на бейсболке, что лежит на столе, и поднимаюсь, немного покачиваясь, ведь голова начинает кружиться. Шагаю к столу, пальцами коснувшись головного убора, и моргаю, сжав зубы во рту. Притоптываю ногой, решаясь. В последнее время я делаю все то, что вызывает внутри тяжелые противоречия.

Проблема лишь в том, что я могу всё испортить. Окончательно.

И поэтому мне страшно.

Кусаю губу, невольно морщусь от осознания одной очень даже ясной истины, которая пугает, заставляет мое сердце скакать в груди, как сумасшедшее.

Я боюсь, что Дилан отвернется от меня.

***

Нервы. Потеющие ладони, сбитое дыхание, само не свое сердце в груди. Пальцами сжимает ткань темной бейсболки, стоя у двери в комнату парней. Слушает, с напряжением оглядываясь по сторонам, будто собирается сделать что-то противозаконное. Боится, что Томас поймает её здесь, не хочет, чтобы он понял, чтобы осознал, что Эмили ведет себя странно. Девушка не хочет выглядеть напуганной и загнанной в угол, но именно это читается в её глазах. Хоуп касается дверной ручки, слыша громкий кашель за стеной. Плечи поднимаются при вздохе. Она просто вернет ему бейсболку. Просто… Спросит о самочувствии и уйдет. Потом придет София и позаботится о нем, хотя, зная Дилана, скорее этот парень начнет умело скрывать свое состояние, считая, что всё пройдет само. Эмили берет себя в руки. Она даже не осознает, что сама угнетает обстановку, поэтому решает, что лучше на время прекратить думать. От наших мыслей зависят многие вещи, а главное — это та реальность, что строится на основе наших взглядов. Хоуп понимает. Но менять мышление тяжело. Она дергает ручку двери, боясь, что та может быть заперта, тогда бы она почувствовала себя настоящей дурой, но дверь поддается.

Назад пути нет.

Дилан лежит на кровати, от неожиданности продрогнув, когда слышит дверной скрип. Думает, что в комнату вернулся Томас, поэтому приседает на кровати, сдерживая кашель, готовится как следует «врезать» ему за то, что тот умеет подкалывать, но голос застревает в глотке, когда на его взгляд пересекается с глазами, полными тревоги и волнения. ОʼБрайен даже не хмур, но лицо не светится счастьем, чего и ожидала Эмили, которая встает на пороге, нервно теребя козырек бейсболки. Девушка пытается сохранить спокойствие на лице и прекратить позволять сердцу так издеваться над собой.

— Я принесла, — что-то бубнит, демонстрируя в руках бейсболку, но не успевает даже подумать о дальнейших словах, как Дилан не ворчит, не грубит, а довольно спокойно просит:

— Закрой дверь, — сутулит плечи, потирая ладонью шею (видимо, уже болит). — Сквозняк.

Хоуп кивает, выдыхая всю тяжесть из груди, и прикрывает дверь до щелчка, вновь поворачиваясь лицом к парню, но глаз уже не поднимает:

— Куда положить?

Дилан протягивает руку, и Эмили приходится сделать шаг к нему, вот только это и правда был лишь один, короткий шаг. Девушка тормозит, неуверенно облизывая губы, и запинается, поглядывая на парня, который хмурит брови:

— Г-где ты был всю ночь? — смотрит на него. Дилан медленно опускает руку на кровать, сохраняя зрительный контакт с девушкой, которой уже не хватает воздуха. Его здесь слишком мало для двоих.

— Решил прогуляться, — его голос уж больно спокоен, будто одна Эмили чувствует себя некомфортно. — Я нашел классное место, думаю, завтра все сходим туда, — расправляет плечи, отчего спина хрустит, и трет шею рукой. — А что? — наклоняет голову, щурясь от боли в горле. У Эмили должна отвиснуть челюсть, ведь к такому то ли равнодушию, то ли естественному спокойствие она не была готова. Быть может, только её смущают и заботят все те ощущения, что сплетаются в один клубок, путаясь и не давая найти на концах нитей ответ?

Может, Эмили Хоуп себя накручивает и просто придумывает всё это?

Может, она окончательно потеряла голову?

Девушка качает головой:

— София переживала, — бубнит, продолжая идти к парню, и протягивает бейсболку, держа её за козырек. Дилан хмурится, кивая, и тянется рукой к своему головному убору. Но заставляет самого себя и Эмили замереть. Оцепенеть от ужаса, который не похож на тот, что ощущается в голове после просмотра страшного кино. Нет. Этот ужас сидит под кожей, скребется между ребрами, забивает глотку несказанными вслух словами.

Дилан хватает не бейсболку. Он сжимает пальцами запястье Хоуп, и делает это специально. Эмили невольно отпускает вещь, которая падает на край кровати, смотрит на ОʼБрайена, не сдерживая дрожь в руке. И, наконец, Дилан выглядит так, как должен — он растерян. Парень пытается оправдать самого себя внутри, но бросает это дело, которое ни к чему ему не приведет, и полностью переключается на девушку, а та явно вот-вот сорвется с места и убежит. И она уже отворачивает голову, не давая прочесть в своих глаза испуг, поэтому Дилан выдает первое, что приходит в голову, чтобы остановить «трусиху»:

— Расскажи мне о своей матери.

Эмили хмуро, но вновь смотрит на него, растерявшись:

— А… Что именно ты хочешь узнать? — он сбивает её с толку такой неожиданной просьбой.

— Всё, — не задумываясь, отвечает парень, готовясь дать себе по лбу, ведь эта неопределенность может лишь напрячь Хоуп, но та вдруг смеется, качая головой:

— Давай так, — что-то в её голосе изменилось. — Я отвечу на три твоих вопроса, а ты ответишь на мои, — предложение неплохое, и ОʼБрайен удивлен, что теперь в её глазах не осталось даже намека на тот испуг, что горел прежде.