От лица Эмили.

Максимально, насколько оно возможно, опускаю голову, скрывая локонами волос свое лицо от одноклассников, которые слишком увлечены какой-то беседой, поэтому сидят на задних партах, громко болтая. Прохожу мимо, поднося ладонь к глазам, чтобы случайно не пересечься с кем-то взглядом, после чего медлю, ведь приближаюсь к столу, за которым уже сидит ОʼБрайен. Он выглядит расслабленным, правда притоптывает ногой, что говорит о невысоком уровне нервозности. Потираю плечи, остановившись рядом со своим местом, стягиваю с плеч рюкзак, быстро сев на стул, и кладу его себе на колени, прижимая к груди руками. Поздно подмечаю, что сидим мы слишком близко, так что его плечо чуть касается моего, но боюсь пошевелиться, чтобы отодвинуться. Не хочу привлекать его шумом, так что даже дышу тихо, концентрируясь на сердце в груди.

Мне нужно просто сказать ему о котенке. Вот и все. Ничего сложного. Ты уже делала это. Вчера.

Но тогда была ночь. И от этого всё казалось проще, чем есть на самом деле. В темноте вообще легче. Но я не могу ждать до того, как на улице день сменится ночью. Мне нужно перебороть себя и сделать это сейчас. Просто. Скажи. Эмили.

Напряженно всасываю воздух, приоткрыв сухие губы, но ничего. В горле по-прежнему мешается ком, который я не в силах проглотить.

Хоуп.

Соберись, слышишь?

Но мысли вдруг принимают иной поворот. Я смекаю, открывая рюкзак, и недолго роюсь, вынув блокнот и карандаш. Зачем пытать себя? Ведь я могу написать. Верно, это дается мне уже легче, чем раньше.

Открываю на чистой странице, положив на парту, и подношу карандаш, прикусывая язык.

А как написать-то?

Попросить? Нагрубить? Ругать за то, что оставил мне его? Что? Что делать?

Верчу головой, откидывая навалившиеся из неоткуда вопросы. Мне надоело подстраиваться и подбирать слова. Я просто сделаю это.

Сильно нажимаю карандашом на лист, вырисовывая буквы, которые впоследствии можно собрать в слова и предложения, хотя рука всё равно трясется, поэтому пишу коряво, отчего вдруг становится жарко. Мне стыдно? Да, постоянно. Каждую минуту, каждую секунду. Вся моя жизнь — стыд.

Прежде чем убрать руку, я несколько раз читаю написанное, проговаривая про себя, ведь могу с легкостью допустить ошибки в словах от волнения.

А мне не хочется, чтобы меня считали ещё и глупой.

Неуверенно прячу обе руки под парту, напряженно уставившись на колени. Нервы явно шалят, ведь горло пересыхает. Я уже не могу дышать через нос, поэтому приоткрываю губы, тихо глотая комнатный воздух, пропитанный запахом никотина и сладких духов. Краем глаза слежу за ОʼБрайеном, который опускает глаза, явно прочитав мое «сообщение», вот только отворачивает голову в сторону окна, тяжело вздыхая. Я моргаю, чувствуя легкое смущение, и хмурю брови, чуть ли не рыкнув на парня. Что это значит? Что за реакция? Точнее, где она? Впервые у меня появилось желание стукнуть кого-то по спине кулаком, чтобы застать врасплох, но держу сие при себе, сжимая несчастный карандаш в руках. Смотрю на написанное, читая про себя: «Ты заберешь котенка?» — вроде, не грубо, так? И не принудительно, скорее я сама интересуюсь у него, не хочет ли он это сделать, так в чем дело?

Косо смотрю на ОʼБрайена, который никак не меняется в лице, продолжая что-то разглядывать за окном. Неужели, он, правда, рассчитывает, что котенок останется у меня? Что за хозяин-кукушка, в конце концов?

Огорчение и жалость к самой себе отражаются на моем лице. Ну, чем я заслужила всё это? Как вообще меня угораздило начать нечто отдаленно напоминающее общение с таким, как он? Впредь мне не стоит повторять подобных ошибок. Всё это ни к чему не ведет.

Вытаскиваю руку, вновь поднося её к блокноту, но быстро отдергиваю в сторону, задевая мимо проходящего одноклассника, который с гневом косится на меня, держа ладони в карманах джинсов, и бедром толкает в плечо, отчего качаюсь на стуле, поддавшись в сторону ОʼБрайена, надеясь, что он вовремя успеет отодвинуться. Не хочу приносить ему неудобств, но вместо падения упираюсь плечом в плечо Дилана, который сидит всё так же сутуло, но твердо, даже не дернувшись от неожиданности. А вот я реагирую, быстро выпрямившись и молча приняв ругань одноклассника, который продолжает идти своей дорогой. Стискиваю зубы, отодвигаясь на стуле дальше от ОʼБрайена, чтобы дать ему больше свободного места.

Если не приношу кому-то неудобств, то меня не трогают.

А я не хочу, чтобы меня трогали.

Прежде чем вновь собрать себя по кусочкам и вновь попытаться что-то написать, ОʼБрайен берет карандаш из моих рук, грубо выдергивая, при этом коснувшись пальцами моей ладони, так что перебарываю чувство отвращения к самой себе, пряча руки под стол, ожидая «ответа» со стороны довольно тихого парня. Краем глаза наблюдаю за ним, пытаясь рассмотреть лицо, ведь не пойму, что там так пыталась разглядеть Джизи. Дилан быстро водит карандашом по листу, громко положив его на стол, и убирает с него руки, позволив мне тем самым чувствовать себя менее скованно. Моргаю, не видя то, что он написал, но после замечаю. Одну букву.

И сердце в который раз пропускает удар.

«Э».

Облизываю губы, опуская взгляд на свои руки. Пальцами нервно дергаю кожаный рюкзак, царапаю ногтями, вновь взглянув на одинокую букву.

«Всё это ни к чему не ведет. Я не хочу, чтобы меня трогали», — это мои собственные мысли, которые звучат в голове без остановки, мешая сосредоточиться и сделать следующий шаг. А нужен ли он вообще?

Черт, сама себя ввожу в заблуждение. Господи, Эмили, прошу, прекрати! Я так сильно устала от всего этого.

Я устала от самой себя.

И время шло. Урок давно начался, учитель ходил у доски, что-то возбужденно объясняя классу, который вряд ли хотя бы пытался вникнуть в суть, ибо каждый занят своим делом. Я продолжаю сидеть над этим гребаным блокнотом, прожигая взглядом букву «Э». Пытаюсь понять, чего таким образом добивается ОʼБрайен? Ему, чтобы посмеяться надо мной, нужно знать мое имя? Так он ведь наверняка уже знает, так в чем смысл? Мне трудно понять его, как и себя, особенно сейчас. В данный момент я — это не я. Дилан так и сидит лицом к окну, не нуждаясь в лекции, которую зачитывает преподаватель. Меня злит то, насколько он спокоен внешне. Не знаю, что происходит у этого человека внутри, но таких скрытных людей боюсь сильнее, чем тех, кто открыто «бьет в лицо». Ведь, когда ты не понимаешь человека, то не знаешь, в какой момент он может тебя ударить, так что ты не будешь к этому готова, и полученные травмы будут больнее, чем все предыдущие.

Но сейчас, обдумывая всё это, почему так тяну с ответом? Что заставляет меня сомневаться в действиях?

Может быть, наивность?

Беру карандаш, решая настоять на своем, поэтому вновь пишу: «Заберешь котенка», — но уже без вопросительного знака, так что Дилан цокает языком, вырвав из моей руки пишущий предмет, и давит на лист: «Э». Моргаю, отводя взгляд в сторону, и тихо вздыхаю, кусая губы. И чего он привязался?

Так же выдергиваю из его руки карандаш, чем привлекаю его взгляд на себя, поэтому чувствую себя скованно под таким «надзором», и хочу написать рядом свою просьбу в более грубой форме, но в последнюю секунду криво перечеркиваю предложение, подняв кончик карандаша выше. Вдыхаю комнатный воздух, впервые прислушиваясь не в внутреннему голосу, а к собственным ощущениям, которые насильно подталкивают меня делать то, о чем я буду жалеть по ночам.

В другом конце листа пишу, жестко надавливая:

«М».

И жду, неуверенно положив пишущий предмет на стол, после чего быстро прячу руки, опустив голову. Мне страшно наблюдать за парнем краем глаза, поэтому пытаюсь сфокусироваться на той маленькой мошке, что ползет по ножке стола. Дилан спокойно берет карандаш, «ответив», и так же отворачивает голову, позволив мне посмотреть.

«И».

Мое сердце скачет от волнения, которое непонятным образом вызывает чувство тошноты, но «проглатываю» это, потянувшись к карандашу, и быстро, так же криво, как и раньше, пишу: