— Мой друг, — глотка сжимается, — предположил, что Эмили забывает близких людей…

— Да, — он перебивает меня, роясь в кармане, и я слышу, как звенит связка ключей. — Я тоже заметил это, но мне оно не ясно. Видимо, сильные эмоции могут спровоцировать повторный срыв, поэтому… Это что-то вроде «самозащиты».

Подтверждение моих опасений. Томас догадывался. Он был прав. Он, черт, знал Эмили лучше, чем себя знала она сама.

— С матерью она не особо близка, так что её помнит, но, что странно, приходя в себя, это первый человек, которого она ищет.

Невольно вспоминаю тот день, когда Эмили носилась по дому, рыдая, в поисках своей матери. В горле встает ком. Это несправедливо, черт возьми.

Доктор Харисфорд останавливается у железной двери с номером, и только сейчас я выхожу из себя, прислушиваясь к голосам и шепоту, к шуму, что стоит в воздухе. Это другие больные?

— Повторю, тебе не понравится, — мужчина вставляет ключ в замочную скважину — и щелчок оглушает, заставляя других больных кричать громче. Толкает дверь, приглашая меня зайти первым, и я не мнусь, тут же переступая порог светлой комнаты с одним окном. Здесь довольно тепло, что сразу же кажется мне странным, но я не думаю о температуре, ведь взгляд натыкается на кровать. На человека под одеялом, руки которого ремнями прижаты к железным бортам. Моргаю, застыв на месте, видя, как сильно искусаны её руки и до крови изгрызены пальцы. Цвет её кожи болезненный, практически отдает синим. Мокрое лицо. Глаза закрыты. Я не прошу разрешения, подходя к кровати, и сажусь на край, осторожно касаясь измученной кожи запястья Эмили. Она холодная. И от этого меня самого бросает в холод. Перевожу взгляд, полный внутреннего напряжения на доктора, который прикрывает за собой дверь, делая шаг к кровати, и будто читает мои мысли:

— Температура её тела падает. И это странно. В тот раз подобного не было.

Мне не нужны его «в тот раз». Меня, мать его, волнует, что делать сейчас!

Полностью накрываю ладонь Эмили, которая остается неподвижной. Она не спит. Она словно без сознания. Я видел, какое умиротворенное у неё лицо во время сна, и сейчас она выглядит иначе. Совсем не так. Провожу пальцами по потному лицу, убирая с её лба прилипшие локоны волос, и вновь с надеждой смотрю на мужчину, ерзая на месте, но тот лишь спрашивает:

— На ней твоя кофта?

И с ужасом замечаю, что да. Это она. Моя кофта. В носу начинает колоть, но я тихо шмыгаю, отгоняя эмоции, и глажу большим пальцем костяшки её руки, продолжая смотреть в сжатые веки. Выглядит измученной, уставшей.

— Да, — проглатываю ответ, не в силах говорить, ведь глотка больно сжимается, не давая дышать. Глаза горят. Черт.

— Тогда, она забыла тебя, — прямо говорит доктор, и я получаю удар. Сильный, под ребра. Прекращаю дышать, но руку девушки не отпускаю, пытаясь сохранить самообладание, но приходится немного склонить голову, чтобы скрыть от чужих глаз свои сжатые губы. Не роняю слезы. У меня нет права плакать. Только не сейчас. Не сейчас, когда я наконец могу держать её за руку. Холодную руку. Тяжело дышу, прежде чем взглянуть косо на мужчину:

— Как вы собираетесь ей помочь?

— Для начала, отгорожу от матери, — он говорит с ноткой сарказма. — А потом подумаю, как вернуть её в общество. Правда, что-то мне подсказывает, что история повторится. Человека изменить можно, а вот общество — нет. Единственный, кто в школе помогал мне, это директор. Странный мужик, но вроде с пониманием отнесся к проблеме.

Я не слушаю. Лишь смотрю в одну точку, внезапно понимая:

— А что, если, — облизываю сухие губы, выдавая свою идею. — Что, если поселить её в другом месте? — моргаю, взглянув на доктора, который поднял брови.

— Была такая идея, но возможности нет. Изабелл не хочет уезжать с ней далеко от меня и дома, а других родственников у них нет. Она не поддерживает с ними отношения.

— А если есть такое место, где она будет чувствовать себя комфортно? — подвожу мужчину к сути своего вопроса, нервно стуча пальцами по руке девушки. Харисфорд поправляет очки:

— Ты её куда-то возил? — быстро схватывает, и я киваю в ответ:

— К моей бабушке. Там Эмили вела себя иначе. Можно сказать, что эта поездка и сблизила нас, — приходится откровенничать, быть предельно честным, чтобы добиться доверия доктора. Мужчина тяжко вздыхает, снимая очки, и начинает протирать стекла, хмуро о чем-то размышляя:

— Понимаешь, в чем проблема.

— В матери, — выдаю, не задумываясь, и он кивает:

— Она держится за Эмили, но у меня такое чувство, что у неё самой есть проблемы с головой. Она, словно, не воспринимает её, как человека. Будто она — вещица, дополняющая её наряд. Это трудно объяснить. Мне Изабелл запретила рыться в её голове, хотя пару сеансов я бы провел для неё. Чего стоит одно её желание мужчин. Без их внимания она жить не может. А, поняв, что дети отпугивают временных кавалеров, уехала в «командировку» на три года. Она и раньше уезжала, оставляя мужа с Эмили. Думаю, она одна из таких ветреных женщин, что…

— Я не хочу слушать о ней, скажите, что мне делать с Эмили? — грубо перебиваю, не в силах больше слышать о её матери. Мужчина с пониманием воспринимает мою грубость, кивая, и надевает очки:

— Я попробую поговорить с ней, — мне этого мало.

Медленно глажу Эмили по руке, хмурясь, и смотрю на бледное лицо, окончательно убеждаясь в том, что «как раньше» уже не будет. Мне придется начать всё заново, и не время опускать руки. Пора уже научиться бороться, а Эмили нуждается в сильных людях, так что… Я не уйду. Даже, если она меня забыла, я останусь рядом. Легкая улыбка озаряет мое лицо.

Она в моей кофте.

Тяжело вернуть воспоминания, но дело обстоит иначе с чувствами. Даже несмотря на то, что Эмили не помнила Томаса, она говорила с особой, неясной для самой себя, любовью о нем. Значит, она вспомнит чувства ко мне.

— Простите, время приема закончилось, вам… — слышу знакомый голос из коридора, повернув голову, а Харисфорд резко вышел из комнаты, угрюмо уставившись на того, кто кричит, ругаясь с работником больницы:

— Мне плевать! Я хочу видеть её! — этот пьяный голос. Черт. Встаю, но руку не отпускаю, видя, как нервно бегает взгляд доктора. Он жестом просит меня подойти к нему, поэтому, нехотя, оставляю Эмили, выполняя его просьбу. Переступаю порог комнаты, тут же встретившись взглядом с матерью Хоуп, которая уставилась на меня красными от слез или алкоголя глазами, открыв рот:

— Как вы посмели пропустить кого-то без… — заикается. — Без моего разрешения?!

Харисфорд с обречением вздыхает, а я остаюсь неподвижным, когда женщина начинает кричать на доктора:

— Я на вас в суд подам! Вы, вы… — её язык заплетается, поэтому мужчина перебивает:

— Иди к Эмили, Изабелл, — поворачивает голову, обращаясь ко мне. — Оставь свой номер Мэрише, я позвоню, как всё улажу, — давит ладонью на спину женщине, которая собирается с мыслями, чтобы начать поливать меня матом, и заставляет её войти в комнату к Эмили. Я провожаю их взглядом, молча, сжимая губы, чтобы не начать словесную перепалку с Изабелл. Я выше этого. Понимаю, что сейчас всё зависит от умения Харисфорда убеждать, но судьба Эмили в прямом смысле в руках её матери. Эта женщина держит всю её жизнь. И это злит.

***

— Моя зайка, — с накрашенных губ слетают типичные словечки, которые доктор Харисфлорд слушает на протяжении десяти лет. Женщина садится на край кровати, начиная руками потирать мокрое лицо дочери:

— Зайка, — приговаривает шепотом, но мужчина не верит ей, закатывая глаза:

— Прекращай этот концерт, Изабелл.

— Замолчите! — женщина кричит, не боясь разбудить Эмили. — Вы без моего разре…

— Да, без твоего! — доктор идет к столу, бросив на него свои очки. — И теперь я задам тебе всего один вопрос, на который ты обязана ответить — чего ты добиваешься?!

— Что? — женщина слегка опешила.

— Чего хочешь от Эмили? Думаешь, что если будешь держать её возле себя, то сможешь замолить грехи? Изабелл, быть матерью — не значит просто держать ребенка рядом, будто в оковах, — голос мужчины внезапно смягчился. Он заморгал, вздохнув, и сел на стул рядом с кроватью. Женщина смотрит куда-то вниз. Не на дочь.