– Вы хотите навсегда остаться моим куратором?

Мэттью помолчал.

– Иногда я не понимаю, к чему такие вопросы.

– Так просто, в голову пришло.

– Чем будете заниматься в Лондоне?

Усмехнувшись, Доминик попытался открыть глаза, но ничего не вышло.

– Конечно же, изменять вам с Эдвардом.

Мэттью то ли не оценил шутку, то ли просто ленился отвечать.

Он лежал красиво, скрестив ноги и повернувшись наполовину боком. Как какая-то фигура на высокохудожественной картине. В свежем белом постельном белье.

Доминик иногда замечал, что запоминает те картинки, которые рассматривает дольше всего. Именно таким ему виделся Мэттью, когда он зашёл в свою спальню, так любезно предоставленную Кирком.

Томас Кирк был настоящим papa gâteau. Он очень любил разбрасываться заботой, будто показывая, что он мужчина с достатком и готов им делиться из чистой и богатой щедрости. Настоящий светский лев.

Доминик не мог тайком не восхищаться его способностями, и ему тоже захотелось вдруг что-нибудь этакое сделать для Мэттью, но он даже яичницу не мог по-человечески приготовить, что уж говорить о каких-то иных удобствах. Это Мэттью делал его жизнь выгодной своим невероятным КПД, не наоборот, и совсем ничего не требовал в ответ. Сохранение энергии было для него естественной средой, необходимым великим знанием в его жизни.

А Том встретил его с вокзала на Ауди, чёрной глянцевой восьмёрке, и Доминик на секунду почувствовал себя и бестолковым молокососом, и испорченным мальчиком одновременно. Его даже немного смущала такая поддержка. Ему тоже хотелось быть самодостаточным, правда, в своём собственном смысле.

И теперь этот самый Том, проходя мимо открытой двери в оккупированную Домиником комнату, кидал:

– Выпьем?

– С удовольствием, – сказал Доминик и улыбнулся. Меньшее, на что он был способен, так это быть прелестью во плоти в данной ситуации.

Том принёс довольно кривые бутерброды, когда приличная закуска закончились.

– Я хреново готовлю, – сказал он, приканчивая третью порцию виски. По нему неясно было, пьян он хоть сколько-нибудь, или нет. Он вдруг выдохнул носом с усилием и прикусил зубами сигарету, разыскивая зажигалку по карманам. – Чувствую себя постаревшим, честно сказать.

– Почему? – осторожно спросил Доминик.

– Распитие алкоголя ассоциируется у меня с какими-то шумными мероприятиями, клубами что ли. Глупыми разговорами в такси чтобы скоротать время. А теперь вот, – он развёл руками и усмехнулся. – Так, мысли одолевают.

– Тебе просто нужен кто-то.

– Я всю жизнь думал, что не нужен. Знаешь, никто не выдерживает моего разъезжего образа жизни.

Доминик прикусил губу. Был бы он таким же, если бы не один определённый человек не встретился ему и не попросил всем своим видом прикопаться к нему, да посильнее?

– Не обращай внимания на старого придурка. Выпей ещё, – он подлил немного виски в растаявший лёд на дне стакана Доминика. – И извини за ту историю, кстати.

– Пока ты не напомнил, я чувствовал себя спокойно, – Доминик не уставал улыбаться.

– Ты чудный парень, – Том тоже вздёрнул губы в усмешке. – Может, ты ждал от меня разъяснительных разговоров. Готов их предоставить.

Не ожидая приглашения, Том разразился речью о том, что он не удивляется ничему, познакомившись с Домиником лично; ни тому, что Мэттью предал свой обет монашеской жизни, ни тому, что он оказался задет Домиником.

Доминик любил о себе слушать, хоть и не испытывал в этом необходимости. Алкоголь брал своё, и его тело отказывалось чего-то желать или функционировать в принципе. Он следил за вылетающими изо рта Тома фразами из-под прикрытых век.

– Том, я, хочу кое о чём у тебя спросить… Мнение что ли.

– Валяй.

Обрисовав ситуацию с Парижем, Доминик попытался внятно спросить:

– Есть ли мне чего бояться?

– Того, что он…

– Я не знаю, что он, в этом и дело.

Том покачал головой.

– Мэтт бестия. Он такая змея. Я знаю его всю жизнь, я не могу видеть в нём то, что видишь ты. Если ты раскачал его, то ты можешь даже не узнать, если что-то произойдёт с ним. Он может сделать что-то и молчать, чтобы не портить отношения. Это не утешает, я знаю, – Том запнулся. – Но понимаешь, котик… Ты и правда можешь потерять его.

Доминик вмиг очнулся от сладкой алкогольной полудрёмы. Да, он был напуган.

– Извини. Я и сам сейчас… выражаюсь как школьница.

– Ничего.

Доминик надулся. Он тяжело выпустил накопившийся в лёгких воздух.

– И если он что-то натворит, и ты простишь его, он будет навеки у тебя в долгу. Я более чем уверен, что он натворит. Он всё тот же обольститель, который сначала прикидывается жертвой, а потом берёт то, что ему надо. Вообще, я вроде говорил тебе бросить его.

– Говорил. Когда-то, – Доминику было горько, но он чувствовал себя как никогда понятым и принятым доброжелательно. Тепло.

– Каждая шутка ведь отчасти правда.

Доминик думал о призрачной фигуре в его голове. Он тоже мог быть эгоистом, но его сердце страдало, сильно.

– Эй, пойдём, – Том поддержал за плечи, за локти, завёл в комнату и пожелал спокойной ночи и добраться-таки до душа.

Доминику удалось только почистить зубы и сменить одежду. Он рухнул в постель.

На следующий день Мэттью приехал и позвал в клуб. Никакие дела не смогли остановить Доминика, он тотчас же согласился, наблюдая за тем, как Мэттью выбирает одну из двух чёрных рубашек битый час. Доминик пил розовый «лукозейд», пока Мэттью изучал отсутствующим взглядом забредающих к бару молодых и вообще разных людей.

В один прекрасный момент Доминик понял, что Мэттью куда-то ушёл. Он набрал скользящими мимо пальцами номер, но ответом ему был скинутый звонок и сообщение с адресом.

Доминик не видел дальше своих ног, и невесть как он добрался до такси. Всё расплывалось перед глазами, плыли огни. Ему казалось, что он едет в седьмой дистрикт Парижа.

Его тут же встретили и повели куда-то, не отвечая на расспросы. В квартире было тускло и пахло горечью, пахло любовной лихорадкой. И Мэттью был там. Сидел в расстёгнутой чёрной рубашке, пока ему сосали. Замечательный.

Доминик всю ночь смотрел на то, как он утопает в море похоти, а наутро подхватился с постели в холодном поту. Почему каждый раз без Беллами он попадал в реальный мир обратно? Почему Беллами был его гребаной иллюзией, его целым миром? Почему с ним всё было иначе, как и без него? Доминик помнил, как он пытался привлечь к себе внимание, и ему это не удавалось, какими бы словами он не характеризовал Мэттью.

Том стоял в дверном проёме и как-то грустно улыбался.

– Извини, я опять облажался. Хотя наше общение тет-а-тет обещало быть до крайности весёлым.

– Я просто стал в один момент параноиком.