Отплёвываясь от шерсти, Доминик прошлёпал на кухню в чём мать родила, чтобы выпить свои таблетки. Было жарко с самого утра, и в итоге Доминик просто замотался в простыню, залёг на диван и начал учить. Когда он вспомнил, что так ничего и не ел, то счёл этот факт идеальной предпосылкой утренней пробежке. Он с удовольствием выбирал шорты и майку, разминая мышцы ещё пока собирался.

День не обещал неприятных сюрпризов – Доминик чувствовал себя восхитительно после череды бега и ходьбы. Тело будто наливалось энергией, как сосуд, и это ощущение было самой лучшей отдачей от спорта.

К вечеру начала портиться не только погода, но и настроение Доминика. Он смотрел на кота, поглощающего свой ужин, состоящий из консервов, подперев голову рукой. Заняться выпечкой? Зачем. Читать ещё? Нет сил.

Доминик снова свернулся в клубок на диване и засунул наушники в уши. Он слушал эти песни и восхищался бельгийцем, в каждой песне которого был не только заразительный бит, но и смысл. Решив проверить, есть ли клип на эту песню, Доминик загрустил ещё больше.

Как-то так получилось, что он слушал эту песню уже раз двадцать, и только что понял, что она будто с него списана.

– Tout le monde sait comment on fait les bébés, mais personne sait comment on fait des papas, – сказал он, поиграв словами в голове. Было очень странно что-то говорить вслух, когда в доме кот да и только. – C’est ça… [*]

Даже хореография не могла отвлечь его от того, что он так не любил.

Доминик не имел привычки жаловаться. Эта разительная разница между ним и Эдвардом всегда оставалась незамеченной последним. Доминик делился многим, но редко когда ныл. Может, именно так чувствовал себя Мэттью, когда позволял чувствам гнить внутри себя и утрамбовываться слоями, будто скошенная трава, на дне души.

Интересно, какой у Мэттью был папа. Доминик никогда не видел фотографий его родителей. Наверное, он был очень похож на отца внешне. Был он строгий, добрый или всё сразу? Мэттью был похож на баловня, на любимого младшего сынишку, вежливого и тихого, который боится разочаровать родителей, которые возлагают на него слишком уж большие надежды.

Наверное, отец был для него примером. Призрак того, каким должен быть «нормальный человек» до сих пор преследовал Мэттью.

– Грустно, – сказал Доминик сам себе, отыскав по карманам сигарету и зажигалку.

Он перенёсся в те вечера, когда на вопрос «где папа?» он получал только молчание в ответ. Он работает. Он отдыхает. В какой-то момент Доминик перестал спрашивать. Ему как-то приснилось, что он просто забыл, что у него был отец, и тот тут же исчез. Доминик знал, что его вины в том, что отец ушёл из дома, не было, но это была его единственная обида. Неужели нельзя было что-то сделать?

– Что ты смотришь? Чего пялишься? – говорил он, пьяный, как тридцать чертей. – Ты сама больная, Мэри. Я всё знаю про тебя.

Он хватал её за руки и доказывал, всегда одно и то же.

– Какого хрена я не могу отдохнуть? Да, я пьян, и что с того?!

А я крался по лестнице и прятался в тени, подглядывал. Мама уже перестала бояться синяков, но всё ещё отпиралась. Она всё равно потом ложилась с ним в одну постель, слушала его храп и боялась шевельнуться. Наверное, она ждала, когда он уйдёт. Он был отвратительным, но всё равно. Папа дома. Сердце больно отбивает ритм в груди. Я должен радоваться.

Но мне не повезло проснуться. Он оттягивает её за руки к стенке, а я бросаюсь ему под ноги и начинаю колотить его ладонями по спине, а потом падаю на пол и плачу навзрыд.

– Сынок, – его взгляд смягчается, он будто и сам готов плакать. Он становится на колени рядом со мной. Я люблю тебя, пап. Зачем ты так делаешь?

– Отстань! Я ненавижу тебя!

– Прости меня, сынок, – мне страшно, когда он хватает меня за плечи. Его хватка ещё алкогольная, крепкая. От него так разит, что я не могу дышать. – Я не хотел тебя пугать. Я не буду.

Я вырываюсь и убегаю, чтобы спрятаться на чердаке. Папа так и остался наверное сидеть на полу. Почему он не может быть нормальным? Как раньше?

И только мама через пару часов тихонько скребётся в дверь и, когда я пытаюсь не всхлипывать слишком громко, ведь я же мужчина, она заворачивает меня в плед и притягивает к себе на колени. Её волосы пахнут табаком и надеждой.

– Не бойся, милый. Всё хорошо. У нас всё будет хорошо.

Самокрутка сгорела до фильтра, обожгла губы, но Доминик даже не дёрнулся – только выронил её случайно. Доминик до сих пор так и не мог понять, было ли правильно желать ему смерти после того, как он исчез. Доминик зло думал иногда, что лучше бы его отец умер нормально, а не спился где-то, никем не опознанный. Может, он стал бездомным, или вообще слинял с острова. Он оставил после себя только дом, летающие тарелки, разбитые об стену стулья и жгучую обиду в груди.

Доминик едва узнал себя в зеркале – он давно не видел себя настолько кислым. Брови сами собой изломались, глаза как у щенка, все эти дурацкие тяжёлые веки, только чёртовы щёки почти исчезли. Ему так хотелось позвонить Мэттью, но тот, наверное, был занят. Доминик решил проверить инстаграм, и отвлекла его только фотография Мэттью и Капраноса с какими-то дядями в костюмах. Наверное, у него была прекрасная семья, раз вспоминать о ней ему было больно.

Доминик наскоро почистил зубы и поспешил завернуться в плед, поставив десять тысяч будильников в районе восьми утра. Он и так слишком засиделся.

Не удивительно, что утром он чувствовал себя разбитым. Он совсем забыл, что ему придётся добираться до университета своим ходом, поэтому едва перекусил и умылся, прежде чем выскочить из дома. В девять часов он набрал маме, всё ещё крутя педали.

– Сын, здравствуйте. Вы номером не ошиблись?

– Ма-а-а, – протянул Доминик. – Доброе утро.

– Доброе, солнышко. Что-то случилось?

– Нет, – Доминик улыбнулся, – я тебя люблю.

– И я тебя. Что делаешь?

– Еду на экзамен.

– Опять всю ночь готовился?

– Ну, две ночи. Пожелай мне удачи, мам.

– Удачи, милый. Как там открытые уроки прошли?

Болтать с мамой всегда было здорово, просто Доминик забывал позвонить. Думал, в следующий раз. Через неделю, через месяц. Но одного разговора хватало, чтобы почувствовать себя понятым, и на душе сразу становилось легче.

Мама смешила его своими расспросами о Мэттью, поэтому он поспешил свернуть почти что получасовой разговор ни о чём, пытаясь привязать велосипед к стоянке.

– Пусть он подумает приехать на август, м? Я очень хочу вас обоих здесь. Будет хотя бы не так скучно.

– Я скажу ему. Пока, мам.

– Кстати, твоя грядка свободна. Будешь сам с ней возиться.

Доминик усмехнулся, не в силах прервать её. Хорошее настроение, к счастью, тоже бывало заразительным, и Доминик шёл по почти что пустынным высоким коридорам, даже не думая повторять что-либо к экзамену. Несмотря даже не то, что от этого зависели все его планы на следующий год.