Такие вещи приходили ему на ум редко – он никогда не вспоминал о прошлом, считая, что движение вперёд, то, что сейчас, и что будет, это единственно главное. Да, было дело. И всё-таки травка была ему не по душе.

Мистер Беллами воплощал его моральный идеал. Умён, материалистичен, эгоистичен и молчалив. Воплощал и его представления об идеальной жизни, наполненной смыслом, который он сам же и придал ей, полная демократия и право хранить своё при себе.

Глядя на него, пьющего с мистером Капраносом чай, Доминик чаще анализировал отношения внутри, а не мир снаружи. Он и Беллами делили желания, как дети – игрушки в яслях. Обижались точно так же, но стоило другому понять, что данной игрушкой можно пренебречь, ведь одна она, сама по себе, ничего не значит, всё повторялось заново. В итоге же они почти научились. Доминик чувствовал, как становится мягче он сам.

Может, перестать упрямиться стоило ему самому?

Мэттью показал ему столько вариантов, что глаза разбегались.

Только в последний день Доминик узнал страшную вещь, когда пришёл на консультацию – там был вовсе не мистер Беллами. Конечно, тот опять не высыпался и бывало возвращался домой позже, чем даже Доминик со смены на работе, но такого поворота он не ожидал. Там была миссис Шиван, которая одним своим видом напрягала Доминика, но говорила она так же складно, как и Беллами, добавляя своей женской обходительности и должную долю иронии. Помощи не предлагала, но намекала, что садить никого у неё нет ни желания, ни сил. На то был зав. кафедрой, и его хватало сполна.

Мистера Беллами не будет в комиссии на экзамене. Доминик взял голову в руки и прикрыл глаза на пару секунд. Не обида копилась внутри, а портящее настроение разочарование от того, что всё будет иначе. Доминик не особенно любил, когда составляющие его представлений, всегда чётких, вдруг менялись.

Мистер МакСтивен счёл нужным не появиться на своей же консультации, хотя у методистов много работы. Только почему-то у этих двоих, на экзамене с которыми Доминик мог просто хоть пяткой лоб чесать, дел было больше, чем у кого-либо. Доминику ещё не дано было, в силу опыта, понять и изнутри прочувствовать, какая именно работа медленно разматывала клубок сил методиста в университете. Наверное, это всё докторская степень виновата, заключил он.

Уже дома Мэттью, раскинувшийся на диване с таким видом, что только тупой бы не понял, чего ему надо (а именно молчаливого сочувствия и ласки), сообщил:

– Я уезжаю на конференцию. Объяснять нет сил. Что-то вроде координации методистов учительских колледжей Англии. Хвастаться будем, кто чем зад подтирает в свободное время.

Доминик хихикнул и крепче сжал буквально обмякшее тело руками, стараясь не дышать слишком усердно в тёмный затылок. Через минуту, обмозговав информацию, он снова загрустил. Пару дней без Мэттью прожить было можно – бывали дни, когда они виделись только утром и перед сном. Но чёртов итоговый портил всё настроение.

– Как я буду без вас на экзамене. Если бы я был школой, вы были бы духом моей школы.

– Вы всегда умели делать комплименты, ma joie. Но, – он почесал щеку и начал водить пальцами по руке Доминика, поднимая армию мурашек, – какая по сути разница? Вам просто так хочется.

– Да.

Мэттью вздохнул.

– Ничего не меняется.

Люблю.

– Вы бы только отвлекались.

Тебя, мудила.

– И слишком много бы смотрели на меня. Меня не покидает чувство, что кто-то поймёт, в чём дело.

– Вы гребаная морозильная камера, мистер Беллами. Что лёд на стенах тает время от времени, замечаю только я.

Мэттью нахмурился. Вряд ли он был оскорблён открытым указанием на своё же хладнокровие – он жил с этой чертой всю свою жизнь.

Не особо рассчитывая на подробное объяснение причины недовольства – она, наверное, как обычно была излишне запутанной и накрученной, – Доминик всё же спросил:

– Что такое?

– Глупости, – он снова расслабился и прикрыл глаза. Сверху было видно, как его ресницы отбрасывают небольшую тень на будто обострившиеся скулы. Похудел?

Пока Доминик думал о своих глупостях, Мэттью созрел.

– Для меня это реальный повод для беспокойства.

– Я не недооцениваю его. Их, если быть точным. Их у вас целая кладовка в голове.

– Вы замечаете, что взаимопонимание есть, но мы всё время чем-то не сходимся?

Вот это поворот, вышли на встречку коллективному самокопанию. Пальцы Мэттью снова начали путешествовать по рукам Доминика, обнаруживая вокруг большого пальца небольшую чувствительную зону.

– Золотая середина это наше правило. Нужно стремиться к середине, а не заниматься перетягиванием одеяла, вот что я понял, – изрёк Доминик, мысленно надев на себя мантию великого философа. – Хотите посмеяться? Я понял, что скрывать от вас истинные мотивы своих действий бесполезно.

– Почему это? – судя по тону, это его и правда позабавило.

– Потому что вы перебираете абсолютно все варианты поведения и в любом случае попадаете на какой-нибудь похожий, или вообще придумываете ещё хуже.

Мэттью почти смеялся, его грудную клетку потряхивало. Трение между ног было не тем, в чём Доминик сейчас нуждался.

– Как будто я только и занимаюсь тем, что анализирую ваши действия. Меня так удивительно удовлетворяет и забавляет ваш эгоцентризм, мой дорогой.

– О, кто бы говорил. Все кругом только и думают, не потрахивает ли мистер Беллами молоденьких студенточек!

Теперь он смеялся.

– Они же, – его слова прерывались грудным смехом, – они же обсуждали мою клубную жизнь так долго, – он вытер невидимую слезу. – Ох, я тот ещё тусовщик. Хана Монтана в теле доктора наук.

– Все любят сплетни. Вот и всё, – сказал Доминик. – Вы же возите меня везде на своём Мерседесе, но всем наплевать на это.

– Кстати, мне звонил ёбаный Кирк.

– Чего ему надо? – выпалил Доминик не без волнения. Благо, даже при повышенном уровне внимательности, без смыслового намёка Мэттью бы этого не понял.

– По поводу рекламы парфюма.

– Серьёзно?..

Попытавшись описать предложение, наверняка перефразируя в голове много чего на ходу, Мэттью вдруг зевнул, как котёнок. Самого котёнка и духу не было в гостиной.

– В общем, сам позвоню.

– Точно.

– Интересно, как Принц живёт без нас днями?

– Весь в меня, ему на всех плевать, – Мэттью едва сел. – Спать.

– Спать, – подтвердил Доминик, с напускной резвостью рванув на ноги. Он пошёл в ванную, пританцовывая на ходу, и в спину ему фыркнули.

На самом деле, будни в стиле престарелой пары Доминика не особенно радовали. Он никогда не мог понять, как это загадочное животное обходится без секса так долго, если, судя по небольшому «дневничку», он не учился в Оксфорде, а прыгал из кровати в кровать и обдалбывался, как отпетый торчок.

Доминик засыпал, раздумывая о том, как много людей кроме него целовали крест на его плече и водили пальцами по его изгибам, замыкающимся в одну небольшую бесконечность.