Подниматься в шесть вечера было ужасно, и ощущение было такое, будто он как минимум старше самого себя вдвое. Кости как-то не гнулись, но оживить тело помог горячий душ. Поставив один из любимых старых концертов, он принялся готовить ужин, перед этим проверив рецепты, которые можно было бы применить к имевшимся в наличии продуктам.

Принц и тут не оплошал – лёг на клавиатуру макбука, закрывая собой половину Гаана. Мэттью вздохнул. Ничего не поделаешь, он видел всё это уже раз сто, пусть животное греется.

Он, молодой, чем-то напоминал Доминика. Эти нелепые, но милые щёки и стоящие торчком волосы, на которые было вылито две бутылки лака. Правда, профиль Доминика был куда более красивым.

Откинув грешную мысль, он погрузился в готовку. Наверное, такое состояние было вызвано переменами, и преодолеть себя ему было жизненно необходимо, до того, как они доберутся до Лондона. Нельзя было позволить самому себе помешать насладиться тем, ради чего он готов был только что не с моста прыгать.

Позвонив подозрительно рано, Доминик спросил, не нужно ли было купить чего-нибудь из продуктов, и появился сам чуть меньше, чем через час, выглядя чересчур довольным.

– Лучше? – он улыбался, выкладывая покупки на стол. – Бесстыжее создание, – сказал он, убирая кота с макбука за шкирку, посадил к себе на плечо и прижал, не позволяя сбежать.

– Можно и так сказать, – Мэттью покачивал головой и бёдрами, только слегка, чтобы не нарушать своих же рамок приличия.

– Неправильно, – Доминик был бы не собой, если бы не прижался, заставляя следовать своим движениям.

– Давайте отложим уроки танцев.

– Ладно, – сказал он и отодвинулся, скрестив руки на груди.

Совсем скоро Доминик начал смотреть то, что хотелось ему, и больше всего включал звуки вселенной, внимательно следя за экспрессивными движениями кое-кого.

Правда, «семейное» счастье длилось недолго, но и против Тимберлейка Мэттью ничего не имел, так что Доминик только попросил чаю и чего-нибудь перекусить и начал рассуждать о том, нужно ли родиться танцором, чтобы перевесить в мастерстве тех, кто упорно работает над собой каждый день.

– Чтобы так двигать бёдрами, сказали бы многие, не нужно каждый день тренироваться. А чем огромные туры не тренировка, это раз, во-вторых – попроси кого сделать, не получится. Джастин тоже едва ли контролирует тело – оно само.

– А ваше?

– Моё не само, – сказал Доминик, выглядя не особенно довольным. – Далеко не само.

– Зато я родился бревном.

– Бросьте, мистер Беллами, зачем так самокритично!

– Во-первых, реалистично, во-вторых, я столько времени проводил в клубах и на вписках, что можно было бы уже десять раз научиться. Но я не научился.

Беллами многозначительно замолчал.

– Вы никогда не рассказывали о том Мэттью, которого видит Томас Кирк.

– Нечего рассказывать, – сказал он.

– Тогда почему он называет вас торчком и озабоченным? Ладно, со вторым прояснили, – Доминик даже приостановил воспроизведение.

Мэттью пожал плечами. Ему не очень хотелось объяснять, что он едва не впал в зависимость от самых разных наркотиков, когда как пить и курить мог в неограниченных количествах без возникновения болезненной тяги, и всегда мог остановиться.

– Я люблю секс, – заявил он вместо этого.

– Мне кажется, ещё пару месяцев насыщенной половой жизни, и от позорных следов юношества ничего не останется.

– Это каких следов? – хотя он догадывался.

– Мои щёки, – Доминик закатил глаза, щипая сам себя за лицо.

– Гормональный фон меняется. Хотя с возникновением нового партнёра, снова начнётся период адаптации. Разные люди вызывают у нас разный выброс гормонов.

– Вы постигли смысл любви, как я погляжу.

Отпустив скептичный взгляд, Мэттью выключил плиту и накрыл сковородку крышкой, намереваясь сварить себе кофе.

– Я никогда столько не занимался сексом. Не потому что я неудачник, попрошу заметить, – Доминик уже встал в позицию защиты своей чести.

– Почему же?

– Не хотелось, – он пожал плечами. – Я никогда не тащился от вида сисек или что-то такое. Просто иногда мне хотелось кого-то добиться, и я добивался. Потому что я люблю получать то, что я хочу. Но сам секс никогда не был для меня мотивом к действию.

– Конечно-конечно, особенно под Рождество.

– Это всё таблетки, – возразил Доминик. – Раз уж на то пошло, я использовал ваше слабое место, только и всего.

Мэттью замер.

– Я чувствовал, что у монеты есть обратная сторона. Вы не можете быть таким ледяным всё время. И хотеть вас, мистер Беллами, – по-особому сказал он, – стало для меня обычным состоянием.

Он поднялся со стула и подошёл сзади, прижался к спине и обнял поперёк груди.

– Потому что вы сами хотели, чтобы вас хотели.

Мэттью вздохнул, прикрыв глаза на пару мгновений. Так и было. Глубоко внутри ему всегда не хватало этого. Он был ужасным развратником когда-то, именно сексом заменяя тягу к дури и чему-то куда более опасному, чем дурь. Он был слишком умён, чтобы сесть на иглу. А когда отрёкся и от тяги к сексу, саморазрушение происходило только на уровне мыслей. Он всё так же преступно много курил и пил.

И первое, что его смутило в Доминике, это не его поведение. Его поведение было полностью оправдано нежеланием Мэттью поддаваться на его провокации. Его смутило желание. Своё собственное желание Доминика.

Они закончили на кухонном столе, а до ужина добрались только через добрый час, до этого ещё в душе целуясь (и не совсем) до волдырей.

Доминик умолчал кое о чём, но Мэттью не мог не вспомнить Эдварда, когда переваривал этот разговор перед сном. Харрисон был противоположен Доминику, именно желание диктовало действия, а не наоборот. И выигрывал Доминик.

Мистер Беллами хотел быть обманутым.

Но кое-что всё-таки не сходилось. Эта тяга, откуда она? Болезненная, грязная тяга друг к другу.

Доминик и сам никогда не рассказывал о себе, углубляясь в подробности далёкого прошлого. Мэттью вспомнил, как Доминик трепался целый час о том, как его сбило с толку вожделение, и как из-за этого, приправленного отрицанием Беллами, покрытого соусом из чувства вины, он метался как птица в клетке. Наврал, выходит.

Но Мэттью это только рассмешило. Он беззвучно хихикнул, прижимая к себе лежащего на боку Доминика.

– Бесстыжее создание.

Доминик был плохим, очень плохим мальчиком. Оттого ещё более соблазнительным. Он добивался такими способами чего угодно, и было смешно, потому что он обдурил и самого Беллами, который его действия в принципе одобрял.

Не обратив внимания на беззвучный приступ смеха, Доминик продолжил читать какую-то статью и вскоре уснул. Мэттью поставил будильник и вырубился тоже, греясь об горячее тело.

Ему снились какие-то пошлости, обрываясь на середине, когда будильник вернул его в реальность. Доминик поворочался пару раз и тут же встал, и его силе воли оставалось только поражаться. Сам Беллами валялся до критической временной отметки, поднимался, ворча, спотыкался об кота и стулья на кухне, вызывая у Доминика, уже сходившего в душ, улыбки. Чтобы не повторять болезненный опыт опоздания, Мэттью просто не смотрел на полураздетого Доминика, который танцевал в одних только чёрных джинсах, пока микроволновка разогревала завтрак.