– Что же? – она подняла грустные глаза. Её лицо и правда было словно склонно к этому выражению – опущенные уголки губ и низко посаженные, прямые брови, которые сходились к переносице лёгким мановением чувства.

– Доминик был сильно пьян. Я не мог видеть, кто именно пристаёт ко мне, – Мэттью говорил отрывками. Это была не лекция по методике. Он пытался понять, правильно ли он выбирает слова, но после забросил это занятие. – Когда понял, то сразу же отвёз домой. Потом… он может быть просто чертовски настойчивым. То, что мы имеем на данный момент, мы очень долго шли к этому.

Он говорил и понимал сам, что же всё-таки случилось. Мистер Беллами поддался на грубые провокации и разрешил вмешательство в свою жизнь, просто потому что ему невозможно было жить и не нарываться на проблемы. В данном случае, все неурядицы заменились одной большой, думающей и чувствующей, живущей в его доме проблемой – молодым Домиником Ховардом.

– Он перебрался ко мне в феврале. Работал и учился, мы почти не видели друг друга. А потом…

Мэри что-то пробормотала и потёрла ладонью лицо. Она уже давно не курила, сигарета тлела в пепельнице, добавляя тлена в и так не радостную обстановку.

– Мы много ругались. Очень много. И я всё равно не смог, – он вдруг поднял глаза, чтобы встретить влажные, серо-голубые в радужке глаза Мэри. Потрясающие. Его ужасно смущала её эмоциональность, казалось, что она вот-вот начнёт плакать, но, наверное, только казалось.

– Что не смог, Мэттью?

– Устоять.

Она закрыла лицо руками и посидела ещё минут пять в таком положении. Обдумывая всё сказанное, он остался вполне доволен словами, но не своими действиями. Было тяжело.

Краем глаза он заметил тень на стекле задней двери. Доминик, наверное, курил.

– Ты любишь его?

– Я сомневаюсь, что он меня любит, – избежал прямого ответа мистер Беллами.

– Я вот думаю, Мэттью, – она произнесла его имя так, будто обращалась к нему со всей возможной официальностью, и это охладило его. – Думаю, всю жизнь пытаюсь угадать, каковы его причины. Доминик всегда стремился к чему-то одному, потом к другому, к третьему, губил себя.

Она не переставала шумно вздыхать в перерывах и останавливаться через десяток слов.

– Билл никогда не был им доволен. Я пыталась быть довольной им за нас двоих.

Мэттью молчал, было довольно неловко, ведь он совсем не понимал, чего от него требует эта конкретная ситуация. Во всяком случае, выслушать – единственно верный вариант. Он был даже рад, что она не выставила его за дверь, хотя теперь ему казалось, что причин для этого довольно много.

– Поэтому я не виню тебя в произошедшем. Доминик испытывает вечную идейную ломку, не может сидеть на месте, а ты… я видела, я слышала, как ты давал ему идеи, подсовывал их, даже не задумываясь, сам не замечая, и… он не упускал ни единого случая упомянуть: а вот мистер Беллами делает так. Он привык делать вот так и в принципе так куда лучше чем сяк. И… Я запутываюсь, извини, пожалуйста.

– Ничего, – он пытался как-то убедить её продолжать, не задействуя слова.

– Сам твой образ восхитил не только его, но и меня. А теперь я просто поняла одну вещь.

– Какую же?

– Ты не просто мистер Беллами. Ты…

– … мужчина, – закончил за неё Мэттью. – Я не смог… было бы куда лучше, если бы мы не начали…

– Откуда ты знаешь? – она всё-таки пронзала вещи каким-то одной ей известным способом. – Я переживу.

Мэттью вдруг выдохнул и откинулся на спинку, сам от себя не ожидая такой реакции. Весь этот разговор его так утомил. Внутри что-то замерло, и он ждал, пока оборвётся.

– Просто обещай мне, что твоя забота заключается не только в сексуальном желании.

– Клянусь.

– Вы не выглядите влюблёнными. Но он вертится вокруг тебя, словно спутник. Мысленно следует за твоими словами и идеями, как будто зависимый.

– Я не гора, – вдруг вставил он. – Он привинчивает меня к себе эмоционально. Сдвигает меня, создаёт трещины. И я… – Мэттью смотрел в глаза Мэри, и она смущалась этому, но он был не в силах перестать. – Я выставлял его из дома три раза.

– За что?

– За вмешательство. Но он всегда находил способ вернуться, и я позволял ему. Я решил, что с нас хватит. Если ему не надоедает класть вещи на свои места, выслушивать моё нытьё каждый день и пытаться изменить мою жизнь к лучшему, то пусть продолжает. Я не стану его держать, – каждое слово отскакивало, как отбойный молоток, и последнее он сказал твёрдо, уверенно, холодно.

– Мне нужно ещё подумать об этом.

Она встала и пошла в свою спальню, спотыкаясь об столик и пытаясь открыть свою же дверь не в ту сторону. Щёлкнул замок.

Что это было вообще?

Мэттью лёг, свесив ноги с подлокотника, и вздохнул. Доминик куда-то исчез, в остальном было тихо. Он заснул, а когда проснулся – было уже темно, и тихо играла из кухни музыка.

Она была ангелом, Мэри Ховард. Мэттью часто сожалел потом, что он понимал это больше, чем Доминик.

Неловкость улетучилась с возвращением Марины, которая тут же начинала заправлять всем, что попадалось ей на глаза. Она была чудно инициативной, настолько, что рябело в глазах от её манипуляций. Не склонная к готовке, она умудрялась устраивать всё остальное за десять жалких минут. Поставить стол, найти мебель, на которой удобнее всего было бы сидеть, поставить купленное по дороге вино и обсудить любимые букеты с Мэттью, который был не профан в винах, в отличие от мисс Ховард и её замечательного сына.

– Ставь музыку, Мэттью, – она похлопала по стерео-системе, которая была столь маленькой, что её трудно было заметить в полке. Доминик решил проблему неприступности разъёмов, вытащив пару проводов и само устройство наверх. Он ни к чему мягко улыбнулся.

– Экзистенциальность и депрессия подождут.

Ничем не ответив на шутку, мистер Беллами тоже улыбнулся уголками губ. Разрываясь между Маккартни и джазовой сборкой, он смешал всё в одно и остался собой доволен.

Было что-то грустное в намечающихся посиделках за столом. Наверное, так влияла заигравшая песня, Пол умел написать щемящую акустическую композицию, такую, чтобы уставиться в никуда и из этого тумана не хотеть возвращаться в насущную реальность.

Грусть не убавляла душевности, и вот так накрывать стол было приятно и странно в одно и то же время, сталкиваясь руками с мамой того, кто умудрился за почти девять месяцев выгрызть зубами местечко в закаменевшей душе и поселиться там с небольшим набором предпочтений. Белое кружево на столе, свежий букет в вазе, небольшое количество блюд в таких объёмах, что четырём людям трудно одолеть и за два вечера, бутылка – ни разу в жизни у него ещё не было таких посиделок.

Все считали это банальным и по умолчанию рассчитывали, что у него таких вечеров было предостаточно, но могли ли они знать, что после смерти родителей он получил билет исключения его из любых семейных посиделок. Неблагодарный блудный сын, брат, внук.

Мысли об этом были не самыми радостными, не присущими подобному вечеру, и любой другой человек уже начал бы глотать в уголке сопли, но об этих вещах, не в пример любому другому человеку, мистер Беллами рассуждал с почти меланхоличной, холодной беспристрастностью. Были в мире вещи куда более печальные, чем эта, и в его жизни, прожитой исключительно так, как возжелал он сам, было предостаточно прекрасных моментов, даже когда он не додумывался наслаждаться ими.