Все пошлости застревали в глотке, но дальше не проходили. Доминик стонал так, будто собирался умереть прямо после оргазма, до которого Мэттью хотел его дотрахать, и собирался его дотрахать, схватив за руки и сцепив их у него за спиной. Доминик был чертовски сильным, и если бы он хотел, он давно бы уже скинул с себя сопляка, в которого превратился Мэттью. Он не сделал этого. Он был той ещё сукой для Мэттью. Тоже.

Когда он приставил к всё ещё недостаточно растянутой дырке свой член, руки затряслись так, будто у него начался приступ эпилепсии, или все мышцы разом свело судорогой. Доминик стонал от боли, но тоже ничего не говорил. Ни единого ругательства, ни клички, ни имени не вырвалось из его рта.

Несмотря на долгое расставание не только с Домиником, но и его телом, он не мог не реагировать на сигналы, которые тот подавал. Как он сжимал пальцы рук и ног, когда не мог уже терпеть бешеное удовольствие, когда было настолько приятно, что его рот распахивался в беззвучном стоне. Как он отставлял задницу, когда его член тёрся об обивку дивана, наверняка больно. Как подавался навстречу рывками, ничего не соображая, конвульсировал и сжимался, чтобы спровоцировать на более быстрый ритм.

Мэттью преодолевал один кураж за другим, он выстреливал бёдрами так, что казался себе олимпийским чемпионом по ебле в тот момент.

Но стоило только Доминику упасть лицом в обивку и застонать тихим, проникновенным тоном:

– Мэттью, – растягивая каждую гласную, его обрубало.

Он вышел из тесной, сжимающейся задницы и с осторожностью повернул Доминика к себе лицом. Доминик обхватил его руками за плечи, едва ли не плача. Где-то вдали рокотал гром.

– Невыносимо. Не могу. Всё равно, – он не мог толком ничего сказать, потому что вдруг зашёлся судорожными всхлипываниями, и от этого такое бешеное тепло разлилось в груди пополам с болью.

– Ты заслуживаешь куда… большего, – Мэттью тоже прилагал невероятные усилия, чтобы говорить. Он даже отдышаться не мог.

Он попробовал поднять Доминика, и, конечно, это было очень сложно. Каждый раз он молился, чтобы не угробить и себя, и его, даже когда поддерживал его у стены. Наверное, душевные силы, существование которых он отрицал, эмоциональный подъём или адреналин, гуляющий по венам, помог ему преодолеть лестницу, но пока он смотрел Доминику в глаза, их оберегал сам гребаный господь и все его ангелы-хранители.

Уложив тихого, плачущего Доминика на спину, он с великой осторожностью развёл его ноги в стороны, совершая почти сакральный акт. Мэттью снова вошёл в него, но уже совсем иначе. Целовал в губы и в нос, во влажные щёки, в подбородок, в шею, ни за что не пускал в ход зубы, ласкал его живот пальцами и касался указательным и средним места, где он входил в Доминика. Доминик затрясся на очередном блеске молнии.

– Какой пресс, – на последнем дыхании пошутил Мэттью, чтоб отвлечь хоть немного. Доминик начал кончать. Он лежал, закинув руки за голову, отдался и смирился со всем, что готов был сделать с ним Мэттью. Мэттью, который уже сам, сквозь острое удовольствие не мог представить, что совсем недавно вёл себя так агрессивно.

Доминик, кончив, отвернулся от него, лёг на бок и подтянул колени повыше. Мэттью опустился рядом и вжался в его спину, вымаливая шёпотом прощения.

– Может, и хорошо, что ты молчал, – вдруг полушёпотом сказал Доминик. Мэттью хмыкнул ему в лопатку, не в силах даже язвить в такой ситуации. – Ты ведь прав… я скучал по твоему члену.

– Я мразь, – сказал Мэттью, но руку с бедра Доминика убирать даже не собирался. – Ты всё ещё хочешь меня?

Этот вопрос был глубже, чем казалось на первый взгляд, и Доминик, казалось, понимал это. А может, он ленился и просто хотел отдышаться, полежать, чтобы потом всё-таки собрать вещи и уйти.

– Люди дарят свою любовь незнакомцам, когда где-то их ждёт кто-то, кто был создан только для них. Но они просто устают ждать. Они причиняют боль и ломают дрова. И сами становятся жертвами. Входят во вкус, – Мэттью водил указательным пальцем по горячей, влажной коже Доминика.

– Заканчивай философствовать, – пробормотал Доминик. Он уже почти спал. Отлив эмоций и кое-чего ещё вымотал их обоих, но Доминик всегда быстро отпускал. Всегда быстро засыпал после секса. – Просто скажи, почему ты это сделал?

– Мне… – Мэттью собрал волю в кулак и сказал совсем не то, что подумал: – Мне было жалко его.

Доминик захихикал тихонько в подушку, вперемешку с шмыганьем носом.

– Идиот.

– И я привык… привык к тому, что я последнее мудло, и не пытался с этим ничего сделать. Но я буду пытаться, – эти слова сорвались с его губ молитвой.

Сердце заболело, но это была приятная боль. Сладкая. Открыться кому-то даже больше, чем телесно, ведь нужно доверять, чтобы перед кем-то раздеться, а после говорить то, что на уме – тому, кто первый признался в своих чувствах и никогда их не боялся. Мэттью бы не отказался умереть от этого сладкого ощущения на месте, но они должны были продолжать. И больше никаких чужих людей. Никаких незнакомцев. Больше они не будут тратить любовь на незнакомцев.

Только он и Доминик. И Принц. Одни вместе.

– Грёбаная гроза, – в сердцах повторил Доминик полушёпотом, дрогнув от молнии. – Что мы будем делать после того, как я получу магистра?

– Я не знаю, – Мэттью уже и сам начинал засыпать. – А чего хочешь ты?

– Я хочу…

Интерес перекрыл даже сон.

– М? – он даже перегнулся, чтобы посмотреть на прикрывшего глаза Доминика.

– Хочу открыть свою танцевальную студию. Хочу свой бизнес.

– Ох, – Мэттью даже не хотел начинать. Но влияние кое-кого тут точно имело место быть, и одна мысль об этом забавляла его. – Томас Кирк, версия два ноль.

Он вынес положенный ему пинок и продолжил, поглаживая раскрытой ладонью длинные ноги Доминика:

– Более молодая, красивая и сильная волей.

– Подлиза, – замычал довольный, слабый Доминик. – Поехали в Лондон, Мэттью.

Ни единой мысли против не пришло в его голову, и он только сказал:

– А поехали.

Куда бы я только не поехал за тобой прямо сейчас.

Счастливый вздох Доминика и его ровное дыхание успокоили Мэттью. Они прошли нелёгкий путь за эти два года, и глупо было бы останавливаться сейчас, после всего, что имело место быть между ними. Мэттью цеплялся в него так сильно, потому что из всех незнакомцев, входивших в его жизнь, именно этот сумел не только подарить любовь, но и вызвать её в ответ.

Лёжа в полной темноте, он желал лишь одного: поскорее провалиться в глубокий сон и проснуться в новой, счастливой жизни. А с них уже хватит.

Гроза закончилась.

– Chantez-moi une berceuse, monsieur Bellamy, – попросил вдруг Доминик.

Il y aura des fois

Où mes crimes

Sembleront presque impardonnables

Je cède au péché

Parce que tu dois rendre cette vie vivable

Mais quand tu penses que tu en as assez

De ta mer d’amour

Je prendrai plus qu’un autre fleuve