– Убирайся, – раздалось из-за двери.

Он убрался. Ему больше нечего было делать. Только молиться на то, что Доминик решит что-нибудь. Решит уйти, например. Мэттью боялся, чем он там собирался заниматься, за закрытой дверью? Но вскоре понял, что Доминик – не он. Доминик не тридцати двухлетний подросток, думающий обо всякой хуйне, о суициде и травке, к примеру.

Конечно, поспать удалось только пару часов, от бессилия и метания по дивану, который Мэттью уже давно боялся раскладывать. Он клял себя за то, что не рвёт и не мечет, не стучит в дверь кулаками и не орёт, признаваясь в любви и прося прощения так, чтобы слышал и чёртов Харрисон в милях отсюда.

Доминик швырнул ему костюм, хотя знал, что у Мэттью выходной. Сколько времени он там собирался провести?

Мэттью вяло размешивал кофе. Подумав немного, он наложил Доминику еды в тарелку и отнёс её вместе с кружкой под дверь. Когда-то он тоже там закрывался, вспомнил Мэттью. Смотреть на дверь стало невыносимо.

Их собственный дом - райский уголок, как они любили его называть, - из рая превратился в поле боя.

Когда он пришёл проверить, взял ли Доминик тарелку, спустя полчаса, ему точно так же глухо и бесстрастно сообщили:

– Я не буду есть. Проваливай.

– Доминик, я…

– Заткнись.

Заслужил. Мэттью развернулся и пошёл обратно на кухню, оставив тарелку и кружку с остывшим кофе на том же месте.

В половине первого дня у него начали трястись руки. Он сходил в магазин за сигаретами, очень сильно надеясь на то, что Доминик выйдет хотя бы по нужде, или просто подаст какие-нибудь признаки жизни. Он выкурил едва ли не полпачки за последующие полчаса. От сигарет уже тошнило, а дрожь в руках всё не уходила. Он свернулся калачиком на диване и приготовился ждать. Он даже подумал, что, если Доминик не выйдет, он возьмёт пару выходных.

Мэттью ни за что бы не позволил ему уйти, пока он сам на работе. Этого он, пожалуй, боялся больше всего из всех вероятных вариантов дальнейшего развития событий.

– Поешь, пожалуйста. Доминик, – за дверью молчали. Он осмелился постучать. – Доминик. Моя радость.

И последнее.

– Я люблю тебя.

Мэттью посмотрел вверх, на косяк двери, когда она резко распахнулась, и Доминик предстал перед ним полностью одетым и даже пахнущим каким-то одеколоном, который у него был, но им он совсем не пользовался.

Можно было почти что почувствовать, как пошатнулся в сомнении Доминик, но он резко оттолкнул Мэттью и прошёл, спускаясь по лестнице с небольшой сумкой на плече.

Это было так больно. Мэттью даже захотел на секунду, чтобы его избили. Зарядили ему в челюсть или ударили по яйцам посильнее. Чтобы думал головой.

– Можно к тебе? – Доминик разговаривал нарочито громко и деловым тоном. – Извини, я могу поспать на кухне. Всё лучше, чем находиться в одном доме с человеком, который лгал мне как последний урод.

– Что ты творишь? – Мэттью слетел с лестницы с этим восклицанием чуть ли не кувырком. – Доминик.

– Не трогай меня! – Доминик кричал. – Нет, всё в порядке. Я приеду.

В тот самый момент, обычный момент, когда чаша переполнялась и наступал полный пиздец, Мэттью толкнул Доминика на стену так, что телефон выпал у него из рук. Келли звала так громко, что в ошеломляющей тишине даже был слышен её голос, доносящийся из динамика.

– Ты что о себе думаешь? – зашипел Доминик.

Его глаза блестели в вечерней полутьме. Глаза, в которых, как ему казалось, он видел мольбу поддержать его. Видел боль потери. Видел слёзы и видел такую ярость, эгоистичный запал. Глаза, казалось бы, ничего не выдавали сами по себе. Просто выражение целиком всегда сосредотачивалось в его серых глазах.

За стеной раздались бурные раскаты грома. Вмиг вокруг потемнело, Доминик стоял у двери в лёгкой ветровке поверх байки. Его глаза расширились от страха.

Мэттью даже не подозревал, что Доминик боится грозы.

Принц разорвал натянувшуюся между ними, стоящими друг от друга в двух шагах, нить напряжения. Он замурлыкал и начал тереться об ноги Доминика.

Снова гром. Блеск. Гром.

Мэттью с неясно откуда взявшейся силой вдавил его в стену и отпихнул ногой сумку с вещами подальше.

– Я думаю, что ты позоришься.

Пощёчина прилетела прямо по адресу. Доминика крупно трясло, он попытался снова схватить сумку, но Мэттью перехватил его руки. Он никогда не умел заламывать их и не знал ни одного приёма, чтобы кого-то обезвредить - каждый нормальный мальчик в детстве приобретал такие навыки, но не он. Не Мэтт Беллами.

Доминик долго отбивался.

– Я ненавижу этот грёбаный городишко! Я ненавижу погоду в этом жалком городе и ненавижу!.. – громко провозгласил Доминик. – Я ненавижу лично тебя!

– Ты – сука, Доминик. Нуждающаяся во внимании сука.

– Пару часов назад ты клялся мне в любви, ублюдок, – выплюнул он, пытаясь вырваться. Мэттью вжал его в стену и понял, глубоко вдохнув слабый запах пота, что он и правда больной. Потому что у него стояло так сильно, что он мог выпустить своего пленника из рук. – Грёбаный мудак! За обещаниями позвонить ты трахал эту сучку, которая навела тебе сладких соплей на уши, пока я даже касаться себя не мог, не то что позволять это кому-то, урода ты кусок!

– Он стонал подо мной, как будто большего счастья для него не было, – зло заговорил Мэттью прямо на ухо Доминику, чётко выговаривая каждый слог. – Он стелился под меня и сосал мой хуй так, будто я – господь бог.

– Ты озабоченный, грязный, больной, ебаный…

Мэттью впился в эти широкие, просто шикарные губы. Доминик мотал головой, пытаясь избежать неизбежного.

– Какие же у тебя охуенные губы. Жаль, что не умеешь так сосать.

– Гондон ты рваный, – громко и с выражением выразился Доминик, – даже не можешь успокоить меня в грозу, – прежде чем впиться в его губы в ответ.

В каком-то смысле вся их совместная жизнь была грозой, только фобией страдал в таком случае Мэттью.

Контролировать себя, когда под руками в своих самых красивых шмотках дрожало от ярости и испуга такое тело, было невозможно. Мэттью рванул его любимую белую рубашку, наверняка причиняя боль, вгрызался в кожу шеи, и сопротивление только разогревало его. Кожа горела, хотелось её просто с себя снять.

– Я вылечу тебя и успокою, – усмехнулся Мэттью. Доминик вдруг замер на одно мгновение, вглядевшись в его глаза.

– Ты не посмеешь.

Наверное, Доминику не хватило совсем немногого, чтобы уйти. И самым страшным было то, что Мэттью отпустил бы его. Но эта гроза…

Решив больше не думать, Мэттью схватил его за член, стащив джинсы до колен, и рухнул на колени. В дальнейшем они едва ли произнесли хоть одно слово каждый.

Он так хотел Доминика, как не хотел, наверное, никогда. Хотелось сказать ему, какая он шлюха, когда он, совсем недавно, обкладывал Мэттью со всех сторон, а теперь насаживался на пальцы так, будто именно этим занимался в Париже, а не фитнесс классы проводил.