Было несправедливо и теперь так думать.

Без лишних сомнений, он отключил телефон. Так и положил начало игнорированию, которое никому не облегчало существование. Мистер Беллами был в растерянности.

Он не знал, что и себе сказать, не говоря уже о Доминике, мысли о котором теперь не утешали, а предыдущие три месяца казались одной большой иллюзией.

Мистер Беллами был просто в долгу у Доминика, был внутри его мыльного пузыря, окружённый и поглощённый его эмоциями, которые, как ему казалось, он разделял. Но он просто был наполняем ими, вот так.

И, к тому же, Мэттью Беллами был больной ублюдок, чёрт в шкатулке, который выскакивал и творил то, что в остальное время плотно приложила бы рациональность виском о дверной косяк. Это больше было похоже на шизофрению.

Думать о собственном характере было ещё хуже, хотелось повеситься. Быть мистером Беллами было сложно.

Наведение порядка обычно успокаивало его нервы, но в этот раз даже двигаться было невозможно. Каких-то полгода назад он лежал под этим же одеялом в этой же комнате, в том же состоянии, и сказал Доминику, что он мудак. Последний мудак и урод.

Это придало сил, как ни странно. Мистер Беллами сварил себе кофе, как и хотел всё утро, пока изучал глазами потолок, покурил, погладил рыжую морду, которая после начала ходить за ним по пятам, то ли от скуки, то ли по иным неизвестным тупому человеку причинам.

Принц вытягивался перед ним на полу и выставлял белое брюхо.

– Отстань, – сказал мистер Беллами. – Не до тебя сейчас.

Будто понимая, что значат эти слова, кот лишь наглее уставился прямо в его уставшие сухие глаза.

Вздохнув, мистер Беллами начал ждать, когда же кот уйдёт и оставит его наедине с собой, но животное не желало подчиняться никакому моральному кодексу и перебирало лапами, крутясь с бока на бок.

Погладив мягкое брюхо, мистер Беллами почувствовал себя раза в два лучше. И если бы только кот вдруг не цапнул его когтями за пальцы, всё было бы и вовсе прекрасно. Мистер Беллами прорычал в нос и разогнулся, откинувшись на спинку дивана.

Кот запрыгнул на его колени и разлёгся там, почти моментально погрузившись в дрёму, стоило ему только прикрыть глаза.

Его нужно было помыть.

Представив себе эту войну в Афганистане, мистер Беллами сморщил нос. Научный доклад всё ещё был начат в вордовском документе, но им мистеру Беллами точно не хотелось заниматься. Время шло и становилось легче. Всё было как обычно. Жизнь продолжалась.

– И почему никто не придумал перчатки для мытья котов, – ворчал мистер Беллами, терпя боль и кровь.

Резать вены? Этот монстр справится с его убийством в десятки раз лучше.

В какой-то момент Принц так глубоко цапнул его по груди, что мистер Беллами вскрикнул, а в ванну капнуло пару красных капель. Не спасала даже одежда.

Он помнил, как Принц ошарашенно сидел в тазике, мокрый и потрясённый, в первые месяцы своей жизни, а потом наступил момент, когда он начал рвать и метать, царапать, не издавая ни звука, даже не шипя.

Завернув его в полотенце, мистер Беллами прижал кота к плечу, но его сил не хватило, чтобы полностью предотвратить все попытки к бегству, и на его спине Принц оставил три глубоких царапины.

Он был слишком близко к плечу, и мистер Беллами всегда боялся, как бы кот не запустил когти ненароком в татуировку, за которой он считал себя обязанным ухаживать. К тому же, он был без понятия, каким образом заживёт кожа, и съедет ли рисунок. Он был далёк от вопросов в этой сфере, по крайней мере, до того, как у него появился кот.

Во внезапном приступе он прижал барахтающегося и борющегося Принца к груди. Он любил это чудовище. Всё ещё маленькое, уже довольно жирное, рыжее чудовище.

Среди прочих новостей, мистер Беллами вспомнил, что табак-то у него закончился. Он взвесил шансы получить табак бесплатно, но о местоположении Кирка он имел весьма относительное понятие.

Устав от джойстика под конец дня, он поднялся и с уверенностью в том, что настало время и поработать, сел за научный доклад. Доминику в этот вечер не сиделось, и он, оказывается, уже полчаса донимал мистера Беллами сообщениями, а после ушёл, стоило только отвлечься.

Решив даже не читать сообщения, мистер Беллами вышел из скайпа к чёртовой матери и занялся делом, пытаясь собрать мысли в кучу.

Ему было просто необходимо это время наедине с собой. Неважно, кто донимал его, Эдвард, Алекс, декан, Доминик, пусть хоть сам Господь Бог.

Потому что следующие пару недель, половину из общего времени которых составляли семинарские занятия, обещали вымотать его и связать из него пару свитеров с оленями.

Мистер Беллами заснул под флагом своего отчаяния уже спустя пару часов. Делать в этом мире ему было больше нечего, и он надеялся, что от таких потрясений он будет спать бревном.

Сон не подвёл его ожидания, и ему даже не хотелось убить себя, когда он смотрел себе в глаза в зеркале. Каждый подобный раз ему непременно хотелось повернуть всё вспять и избежать того, что уже случилось. Ему было так неудобно, что он едва ли не начинал оправдываться вслух, как будто тот, кому были предназначены эти слова, действительно был рядом.

Он взял с собой макбук, чтобы в обязательном порядке продолжить работать над докладом в университете, если только представится такая возможность.

Алекса на месте не было, когда он вошёл в свою лаборантскую, зато там был мистер Харрисон. Он уже обложился какими-то бумагами и книгами, что-то размечал у себя в распечатках. Смотреть на него было как тереть себе грудь изнутри наждачной бумагой.

– Добрый день, – сказал мистер Харрисон.

Кивнув, мистер Беллами принялся за работу, но слава господу, Харрисон молчал, и мистер Беллами необычайно сильно надеялся, что тот понял суть ситуации и сказанных ему слов перед тем, как случилось всё то, что случилось.

Мистер Харрисон изредка стрелял взглядом в него, цепляя губами кончик ручки, и мистер Беллами прикусил щёку изнутри, стараясь дышать глубже. Грудь не желала подниматься и впускать в себя воздух, будто на него положили десять килограмм камня.

Он ни о чём не думал, совсем ни о чём, и это было, откровенно говоря, хреново. Когда как ему следовало держать в голове много нюансов, которые могли повлиять на течение последующих рабочих недель. Проблемы ему были ни к чему.

Остававшиеся до пары полчаса были кладезем времени, которое он даже не мог заставить себя потратить на дело. Получалось откровенно плохо, всё что он писал, казалось ему каким-то неточным, недостаточно приближённым к делу, не в том месте и не в том контексте. Он не грешил такими иллюзиями, потому что в абстрактных фактах он уж точно знал толк. Этот день и предыдущий были чередой забытых ощущений, которые существовали отдельно от ума и мешали эффективности. Не было такой вещи, которую он ненавидел больше, чем потраченное впустую время.