Мистеру Беллами было нечего сказать. Они прикончили по бутылке и открыли ещё.

– Скажите мне, чего вы хотите?

Это что, смущение?

– Честно?

– Честно, – отрезал мистер Беллами.

– Я всегда хотел узнать, какой ты на самом деле.

– Эдвард, – едва ли не со стоном раздражения выдал Мэттью. Он вдруг всё понял.

– Мы часто о тебе говорили. Я ему все мозги прокапал тобой. Я визжал как девочка от малейшей перспективы…

– Эдвард, заткнись, пожалуйста.

– Вот как теперь, – усмехнулся он. – А вы изменились, мистер Беллами. И это правда. Я не знаю, что случилось, но я был первым.

– Я не побрякушка, чтобы положить на меня взгляд, – сказал Мэттью. Он прикусил щёку изнутри.

То, что рвалось из него, ему самому не нравилось. Старое, доброе, тёмное, грязное. Ещё одна сигарета. Они оба будто опьянели от атмосферы, которую сами же создали.

Эдвард придвинулся и облизнул губы.

– Я не хотел устраивать разборки, извините меня.

Но в его тоне не было раскаяния. Переключившееся в голове на интуицию осознание кричало прямо в ухо Мэттью, что всё это был просто манёвр, чтобы затащить его на свою территорию и поставить перед выбором.

Эдвард не остановился на этом, к несчастью.

– В таком случае, я лучше пойду, – сказал Мэттью, затушив сигарету и пытаясь встать.

– Я знаю, он будет в бешенстве, – сказал Эдвард, будто ничего и не услышал. – Этот самоуверенный идиот даже представить не может, что я так близко.

– Мне плевать, что вы думаете о нём, мистер Харрисон, – Мэттью запнулся. Он не был пьян, откуда эта дрожь в руках? – Подумайте лучше о том, – он сел обратно и придвинулся до того, что между ними не оставалось и свободного сантиметра. – О том, что ваш шантаж это самая нелепая с точки зрения логики вещь, которую я слышал за последний год.

Эдвард сделал невозможное – провёл пальцами по его губам. Мэттью схватил его за запястье.

– До вас всё не доходит.

– Я же сказал, что мне нужна помощь. Я без ума от тебя, – задохнулся Эдвард, но продолжил шептать. – Я вижу это в тебе, ты любишь трахаться с каждым, кто попросит.

Мэттью всё прекрасно видел, всю сеть – пытаться выжать секс без обязательств под предлогом не говорить ни о чём Доминику, тем самым вооружить себя этим же пистолетом, из которого можно пристрелить те отношения, над которыми они оба так усердно корпели.

Он уже был готов отодвинуться и уйти, но его спокойствие, как штора, вдруг чуть не соскользнуло с последней петли, повиснув жалкой тряпкой. Вот такой внутренний мир, это спокойствие, с которого он был готов сорвать все тряпки. Готов был оседлать гребаное бешенство и сделать так, как сделал бы десять лет назад.

– Вы не знаете меня, мистер Харрисон. И лучше вам не знать, – сказал он и решил, что это будут его последние слова.

Рука на ширинке.

Спокойствие? Обманчивая иллюзия, обернувшаяся бешенством.

Разозлившись, Мэттью схватил его и повернул к себе спиной, запустив руку в его джинсы. Под ними ничего не было.

Эдвард дрожал так крупно, будто это была его предсмертная дрожь, будто он боялся больше жизни.

– Раз ты готов ползать передо мной за один перепих, – зашипел Мэттью прямо ему на ухо, – я трахну тебя. Мне плевать, кто узнает об этом, пусть хоть весь университет. Только больше никогда. Не смей. Говорить, – он сжал в руке стояк Эдварда. – Что знаешь меня. Ты понятия не имеешь, какое я чудовище.

Его обхватили за шею бледные руки. Оглядев эту кожу, Беллами сухо усмехнулся. Эта кожа, белая в свете лондонской луны. Он вспомнил всё.

Возможно, если бы Эдвард сказал хоть что-нибудь, Беллами бы встал и ушёл, но тому хватило ума молчать. Он только тихо заскулил.

– Один раз, – отрезал Мэттью. – Ты меня понял?

Судорожно закивав, Эдвард начал вырываться из цепкой хватки. Он откинул Мэттью в угол и устроился у него в ногах, расстёгивая ширинку.

Эдвард умел сосать, он будто занимался этим всю свою сознательную жизнь. Его ангельские белые волосы хотелось вырвать крепкой хваткой, но вместо этого Мэттью сжал пальцы на его шее.

– Соси старательнее, – выплюнул он.

Горячий и настоящий, что самое главное, рот. Как он скучал по этому. Привкус секса в воздухе, воображаемый привкус, влажный язык, чувствительная кожа. Эдвард заглатывал как шлюха, он был и в самом деле такой гей. Он был по-своему восхитителен.

На кровати, в спальне, избавившийся от шмоток за считанные секунды, он выглядел как жертва насилия. В прошлый раз Мэттью этого не заметил ввиду того, что был вусмерть пьян. Теперь же ему казалось, что он был трезвее всей планеты Земля.

Видя, каким взглядом, медленным, липким, сопровождает каждое его движение Эдвард, раскинувшийся на кровати, со своими распухшими губами, со своей гордой линией челюсти, со своим стояком – была ли хоть одна часть в нём с изъяном, кроме характера? – Мэттью медленно расстёгивал оставшиеся пуговицы на рубашке.

– Мистер Беллами, – тихонько застонал он, сжимая в руках пододеяльник.

– На четвереньки, – приказал Мэттью, стягивая штаны.

Нашлась у Эдварда и смазка. Какой же всё-таки он был альбинос. Как Мэттью хотел вытрахать из него всю дурь прямо сейчас.

– Чёртов Эдвард Харрисон, – сказал он громко, ответом на что ему послужил стон. Он не жалел Эдварда, было бы кого жалеть, всадил в него пальцы, наверняка делая ему очень больно, но не мог ничего поделать.

Его стоны были на краю, они будто держались на лезвии ножа, грозясь превратиться в хныканье.

Всё его подтянутое, молодое тело сочилось желанием быть обладаемым. Он каждой клеточкой хотел, чтобы его взяли, лишили возможности выбирать что-либо, он отдавался, как кое-кто другой никогда не мог и не смог бы, даже если бы знал, что это такое.

Эдвард был таким виктимом, что становилось больно.

Не больно было только, когда Мэттью вставил ему, чуть не сгорев в аду. Он был настоящим, узким и горячим, и хотелось всадить ему в спину нож, сказать что-нибудь, но Эдвард и так уже мучился в западне, подаваясь бёдрами назад и умоляя двигаться.

Он сам загнал себя в эту клетку.

Трахать его было открытием, и Мэттью сжимал его бёдра, надеясь, что там останутся синяки, превосходя самого себя в скорости толчков. Эдвард поднялся с локтей и вжался спиной в его грудь, обхватив руками за уже влажную шею, тёрся об него, как течная шавка. Он был бесподобен.

– Никаких поцелуев, – и нож вошёл по адресу. Мэттью одёрнул руку, которую Эдвард пытался отодрать от своего бедра. – Любишь, когда тебя дерут.

– Люблю, – надрывно вскрикнул Эдвард.

– Ты пожалеешь об этом, – выверенным жестом Беллами надавил на его плечи и заставил вжаться в постель, оставив задницу. Он дотронулся пальцами до растянутой дырки, дрожа, когда коснулся основания своего члена.