– Дом, – Кроль подошла так незаметно, что можно было упасть от неожиданности.

– М?

– Позанимаешься со мной английским?

Усмехнувшись, Доминик кивнул. Это была первая добровольная просьба.

– Я познакомилась с девочкой, туристкой, – сказала она. – Она не знает французского. Я хотела бы прогуляться с ней наедине, но без её подружки мы не можем разговаривать.

– А как же язык тела?

Кроль больно щипнула его за плечо.

– Всё равно потом я планирую поддерживать с ней дружеские отношения хотя бы в онлайне.

– Всё что ни делается, всё на благо студии, – пошутил Доминик.

В десятый раз пытаясь доходчиво разъяснить, как и в какую позицию укладывать язык, чтобы воспроизвести злосчастный звук [r], Доминик так увлёкся, что не сразу заметил, как пролетели полтора часа мастер-класса, и до конца бесконечного дня осталось всего три часа.

Вскоре к ним присоединились и Силь, и Март, и Николь, и Стейси, они уселись в круг прямо на полу одного из трёх залов для танцев, разложили тетради, разлили уже прохладный чай и принялись постигать английский язык.

Роже прервал урок на середине телефонным звонком, и все его подопечные громко пожелали ему удачи по-английски, на что он приятно рассмеялся.

– Ну, не буду мешать. Всех люблю.

– Мы тоже любим тебя, – ответил Доминик за всех.

Именно в тот вечер в его голову закралась преступная мысль: он хотел бы тоже заниматься этим. Хотел бы учить людей, но не науке, не языку. Хотел бы учить их танцевать.

Он уже почти превратился в мужскую модель, через каждые два дня занимаясь танцем с парой десятков людей, чьи имена он уже знал наизусть, как и лица, и даже характеры некоторых из них. Да, Доминик был учителем в душе, он был хорошим учителем, но ему больше хотелось учить чему-то, что он мог показать вот так просто, с наслаждением, без нудных примеров и долгих разъяснений.

Эта мысль-преступница породила идею, которую Доминик раньше даже не смог бы выродить – ему хотелось тоже иметь свою студию.

Роже не было и на следующий день, и через день, и перезванивать группам, пару раз переносить занятия, быть за что-то ответственным – то, что Доминик так любил – о, это было великолепно.

Никакой бумажной волокиты, никаких журналов и отметок, никаких контрольных тестов. Только танец и эволюция чужих умений, которую можно было измерить и душой, и на глаз.

Он был так счастлив к концу недели, что забыл все свои никчёмные рассуждения, больше не валял дурака, представляя, как бы было, если бы Мэттью был с ним таким или эдаким. Мэттью был с ним, разве не этого изначально добивался Доминик?

Когда телефон зажужжал в кармане, Доминик уже предвкушал, как накатает целую простыню наверняка пожелавшему узнать, как у него дела, Мэттью, но чуть не прокусил губу от досады, когда понял, что и тут чёртов Харрисон подпортил ему малину.

«Может, всё-таки поговорим?»

«Тебе ещё и карту выслать, или сам сообразишь, в какую сторону «нахуй»?»

Больше Эдвард не писал. Мэттью не писал тоже.

Доминик снова забегался. Скоро должны были начаться семинары, к ним приходилось готовиться. Он больше не ходил никуда ужинать, уж тем более он не ходил в клубы. Только случайно забегал в кафе отца Мориса, чтобы увидеть там это наглое, пусть и симпатичное, лицо, которое вечно предлагало ему выпить на халяву кофе или съесть горячий бутерброд с сыром.

За пару недель именно Морис превратился в того, кому Доминик рассказывал все свои глупости – о том, как он перепугался, когда проснулся в одной постели с голой Джесс, о том, как вчера чуть не убил в метро человека, или как его сосед спалил общий чайник.

Уже третьи выходные Доминик разговаривал с мамой по вайберу, когда надоедало изучать материалы к предстоящим семинарам. Семинары были единственным, чем они должны были заниматься до конца семестра. К тому же, мистер Беллами должен был выслать ему листы с самостоятельным исследованием к магистерской работе, а Доминик даже тему не выбрал.

Отправив ему на почту письмо, в котором просил выслать эти самые листы, Доминик немного подумал и написал в следующем письме: «выйдите на контакт, пожалуйста, мистер Беллами».

В паре предложений описав все свои на удивление многочисленные дела (и это в начале-то ноября), Мэттью скинул список доступных тем и кратко пояснил, что ожидается от Доминика в каждой, в зависимости от выбора.

Доминику честно не хотелось решать этот вопрос, но уже нужно было – к декабрю он был обязан предоставить руководителю (своему занятому любовнику) список литературы и подборку материалов для теоретической части, вместе с вероятными тезисами.

Так было проще готовиться к защите, до которой было ещё полгода, сказал Мэттью в письме.

Почувствовав себя студентом первого года магистратуры, Доминик фыркнул, пытаясь вытрясти из себя всю тоску, которую нагоняла на него эта мысль.

Проще говоря, его дни превратились во что-то невероятно странное – всё смешалось, как краски на палитре, в одно месиво. Он делал и то, и другое, и третье, и всё вместе.

Иногда он выглядывал в окно, а если был на улице – поднимал голову повыше, чтобы снова напомнить себе, где он находится. Он находится в Париже. Первая невероятная удача. И почему? Потому что он так захотел.

Держа это в голове, жить и дышать было проще, несмотря на влажный и холодный воздух, обещавший скорые и безостановочные дожди.

========== О замене тела ==========

Когда-то Доминик сделал работу мукой – каждая небольшая вещь, каждое обеспокоенное близостью семинара лицо напоминало ему о том, что он позволял себе до этого по отношению к кое-кому. Спустя какое-то время работа стала даром божьим.

Входить в ту же дверь, заглянуть за кофе, чтобы потом прямо в пальто пойти в свою аудиторию, где уже хоть кто-то ждёт. А дальше – спасительная рутина. Всё на своих местах, всё идёт своим чередом, колея замыкается и не позволяет из себя выпасть. Идеально.

Даже привычный щенячий взгляд Эдварда Харрисона не заставляет нервничать. Мистер Беллами – хозяин в своей небольшой обители, и ничто не может сбить его с намеченного давным-давно пути.

Он давно уже не чувствовал такое бесконечное спокойствие внутри, в голове и тем более в душе – душа молчала, не донимая больше идиотскими переживаниями. Оставалось только как можно больше шутить, чтобы развеяться перед очередной кучкой студентов, которые либо будут рваться отвечать, либо сидеть молчком, дабы не дай бог не привлечь к себе внимание.

В этом году, скорее, рваться отвечать и сидеть с умными лицами. Откуда пришли все эти обязательные люди, мистер Беллами в душе не знал. Это было не то чтобы неприятно или же наоборот, просто удивительно. Никто больше не старался приблизиться к нему, разве что в плане знаний, но и тут они, как ни хотели бы, не смогли бы. Мистер Беллами не был высокомерен, когда ощущал глубину познания своей основной дисциплины, так что на него оставалось только равняться. Это было, для разнообразия, освежающе.