Итак, согласно Ленину, условия жизни сближают интеллигенцию с мелкой буржуазией. В то же время, как это неоднократно подчеркивалось, интеллигенция обычно служила правящему классу и солидаризировалась с ним в своих интересах. Поэтому для тех, кто объединял людей в классы на основании прежде всего солидарности интересов, естественнее всего было бы сближать интеллигенцию с буржуазией. Разумеется, нельзя забывать, что интеллигенция никогда не была однородной и что она поставляла вождей и революционным движениям. Поэтому любая характеристика, трактующая ее как целое, может оспариваться.

К счастью, работа, которая нам предстоит, не требует разрешения всех этих трудностей; необходимо лишь помнить о них, чтобы правильно распознать, кто именно служил моделью в характеристиках мелкой буржуазии, с которыми мы будем иметь дело, и по отношению к кому эти характеристики неадекватны.

К изучению буржуазной морали я обратилась еще в годы оккупации, стремясь — как уже говорилось в предисловии — показать всем, кто по-прежнему верил в единство общепринятой морали, ее классовую неоднородность. Свои исследования я начала тогда с Франклина, и первые варианты настоящего труда открывались главой именно об этом авторе. В дальнейшем, однако, обнаружилось, что я не могу объяснить выбор именно этой фигуры ничем, кроме того, что я неосознанно руководствовалась совершенно определенной, заранее заданной концепцией буржуазной морали. Имея возможность выбора среди множества буржуазных моралистов, в качестве образцового буржуазного идеолога я выбрала именно Франклина — потому, вероятно, что сочла его особенно подходящим в качестве иллюстрации. Но чтобы выбрать в качестве образца буржуазной морали в целом именно Франклина, это целое уже должно было каким-то образом сложиться в моих представлениях. Несомненно, подобным путем шли все те, кто считал Франклина образцом буржуазности.

Осознание этого обстоятельства в свою очередь побудило меня задуматься о том, как могло сложиться подобное представление. Теперь для меня уже бесспорно, что оно сложилось под сильным влиянием критиков буржуазной морали, которые в разных странах и с разных сторон выступили против злополучного мещанина во второй половине XIX - первой четверти XX века. Представление о буржуазной морали как об определенном типологическом целом (в пылу борьбы принимавшее нередко форму карикатуры) приобрело особенно четкие контуры как раз тогда, когда буржуазия отступала по всему фронту.

Коль скоро такова была историческая последовательность событий, мы не видели оснований, чтобы не подчинить ей последовательность нашего изложения. В связи с этим первоначальный порядок расположения глав изменился, и во второй главе, с которой начинается наше исследование как таковое, речь пойдет о критике буржуазной морали. Она заслуживает внимания, поскольку представляет собой немаловажный социальный факт в истории морали.

Буржуазная мораль была атакована с трех сторон сразу: левыми силами — во имя новой, передовой, пролетарской морали; дворянством — как и прежде, во имя давних привилегий, которые оно оправдывало мнимым своим превосходством; наконец, богемой, людьми искусства. Мы понимаем, конечно, что три эти группы — явления разнопорядковые. Две первые выступали с ясно выраженных классовых позиций, тогда как третья не представляла какого-либо определенного класса. Об этом речь пойдет ниже. Пока же предоставим слово фактам — с ними следует ознакомиться прежде всего.

Итак, мы поочередно рассмотрим три эти направления и постараемся извлечь отсюда обобщенный образ буржуазной морали. Представив себе его основные черты, мы сможем задаться вопросом, насколько оправданно связывать их с буржуазией, и если да, то с какой именно.

Прежде чем в следующей главе заняться этим вопросом, следует устранить одно частое недоразумение. Когда я говорю о критике буржуазной морали, мне упорно навязывают Бальзака и удивляются, что его голоса в моем обзоре не слышно. Всем нам памятны изображения в романах Бальзака жажды наживы, скупости, не стесняющейся в средствах борьбы за продвижение в обществе различных групп буржуазии. Однако темой следующей главы будет не критика практики, но прежде всего критика программы, критика идеологии. Речь идет не о том, чтобы заклеймить эгоизм или жестокость буржуазной среды. Под критикой буржуазной морали мы понимаем не обвинение мещанина во всевозможных грехах (которые, кстати сказать, вовсе не обязательно присущи только ему).

Если мещанин измывается над собственными детьми, как это мы видим в «Мещанах» Горького, если другой мещанин отыгрывается в конторе на своих подчиненных, то возмущение, внушаемое читателю автором, не является выражением той критики, которую мы имеем в виду. Ибо нас интересует критика лозунгов, а также такого поведения, которое одобряется, освящается этими лозунгами. Критика в творчестве Запольской матримониального поведения сынков буржуа (которые женятся лишь тогда, когда обзаведутся «приличным состоянием», а до того времени соблазняют служанок матери) — это критика буржуазной морали в интересующем нас смысле, поскольку такое поведение санкционировалось, одобрялось буржуазией. И, напротив, брак, в котором жених мог предложить невесте лишь свои рабочие руки в качестве имущественного обеспечения, считался в буржуазной среде чем-то постыдным. Такое поведение носит уже программный характер, так же как лозунги предусмотрительности, бережливости и трудолюбия.

В связи с постановкой «Греха» С. Жеромского [253] наши газеты писали о критике буржуазной морали, содержащейся в этой пьесе. И опять-таки по этому случаю мы должны повторить: то, что стареющая богатая женщина пытается любыми средствами удержать при себе человека, которого любит, а когда ей это не удается, не допускает по крайней мере его женитьбы на любимой девушке, не представляет собой чего-либо специфического ни для морали буржуазии определенного места и времени, ни для буржуазной морали как некоего типического целого. А если бы и представляло, то относилось бы к разряду житейской практики, а не рекомендуемого поведения. Поведение Зофьи Пармен не встретило бы поддержки в ее окружении. Но это же окружение считает вполне естественным, что молодой человек не станет жениться на бесприданнице.

Разумеется, между одобряемым и фактическим поведением, иначе говоря, между лозунгами и практикой, существует тесная связь, и постоянная реализация чего-либо на практике вопреки лозунгам не остается без последствий. Бывает, что лозунги служат лишь прикрытием изменившегося поведения. Но порою факты преобразуют лозунги и сводят их на почву действительности. Так, например, столь характерное для купечества XVIII в. осуждение купца, продающего свой товар дешевле обычной цены, исчезает из репертуара купеческой этики под влиянием прокладывающей себе путь свободной конкуренции. Отдавая себе отчет во всех этих взаимных влияниях, мы не хотели бы, однако, терять из виду различие между идеологией и практикой, лозунгами и их воплощением. Буржуазная мораль, о которой пойдет речь, — это, как уже говорилось, прежде всего совокупность норм и лишь тех поступков, которые ими санкционируются. Именно в критике норм столкновение жизненных позиций проявляется особенно ярко.

Упоминание о столкновении жизненных позиций побуждает нас затронуть еще один вопрос, который должен быть рассмотрен во вступлении. Реконструируя буржуазную мораль как определенный тип морали, мы иногда будем включать сюда не только черты, несомненно подлежащие этической оценке, но и черты, признаваемые обычно этически нейтральными, если они тесно связаны с первыми и влияют на «колорит целого». Необходимость в понятии более широком по сравнению с моралью ощущали многие теоретики. В таких случаях они говорили об этосе мелкой буржуазии либо об этосе, связанном с тем или иным вероисповеданием, то есть об определенном жизненном стиле, важнейшей, но не единственной частью которого является мораль. Понятие этоса будет полезно и для нас, ибо невозможно рассматривать мораль вне этого более широкого фона. Мы пользуемся им без дальнейших пояснений, надеясь, что читатель поймет нас правильно.