Сарторисы позволяли себе рыцарские причуды. Баярд Сарторис однажды, охотясь на лис, загнал свору гончих в молельню, где совершалось методистское богослужение. А через полчаса (затравив лисицу) вернулся туда один и въехал на лошади в самую гущу возмущенных прихожан — просто из озорства. Война для таких людей была подарком — они могли наконец чем-то заняться.

Том Сатпен, главный персонаж замечательного романа Фолкнера «Авессалом, Авессалом!», не джентльмен и даже не хочет, чтобы его считали джентльменом. Когда он появился в 1833 году, у него была лошадь, пара пистолетов и имя, которого никто никогда не слыхал, никто даже не был уверен, настоящее ли оно. Наверняка было известно лишь то, что он «бежал от чего-то прямо противоположного респектабельности, слишком темного, чтобы об этом упоминать»[222]. Не сделали его джентльменом и обширные хлопковые плантации, богатый особняк, который он себе выстроил, и целый отряд негров. Поэтому мне кажется неверным видеть в трагических конфликтах романа классовые конфликты, как это делает Ю. Халасиньский. Не «призрак джентльмена» и не вопрос чести стоят за враждою двух братьев, у одного из которых в жилах есть негритянская кровь. В Соединенных Штатах, как известно, расизм — идеология не одних только джентльменов. В то же время о жизненности представлений о джентльмене свидетельствует любопытная автобиография «Сын джентльмена», упоминаемая Халасиньским[223].

Мы обнаружили отзвуки рыцарского этоса сначала у известного философа, а затем — в художественной литературе. Стоило бы заняться еще одной из форм, в которых воплощаются мечты современного американца, а именно вестернами с их мифом о прежней Америке. Тем более что в них мы имеем дело с вооруженной борьбой, а отношение к врагу было ведь существенной составной частью рыцарского этоса. Детальное изучение этой темы мы предоставим специалистам, а также тем, для кого ковбойская шляпа на киноафише служит неотразимой приманкой. Сами же мы, не принадлежа ни к тем, ни к другим, ограничимся несколькими замечаниями.

Прежде всего бросается в глаза разница в вооружении рыцаря и ковбоя, разница, которая в значительной мере делает невозможным утонченный ритуал единоборства. Соперники, вооруженные револьверами, ведут борьбу не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе нет места правилам «честной игры», так же как нет их там, где двое схватились врукопашную, стараясь задушить друг друга. Отношение к женщине (особенно молодой и красивой) в вестерне покровительственное. Это подчеркивает превосходство мужчины, столь характерное для вестерна. Если бы в эпоху вестернов существовали драконы, женщины могли бы рассчитывать на меткость ковбойской стрельбы и на чудеса храбрости, благодаря которой мужчина как раз и может играть ведущую роль. Кто-нибудь мог бы сказать, что американец, создавая образ ковбоя, отыгрывался тем самым за превосходство женщин в семейной и светской жизни.

Как пишет в своей «Истории киноискусства» Ежи Теплиц, ковбойский фильм был сродни народному зрелищу: нечто вроде американского варианта комедии дель арте. Рядом с «хорошим», героическим ковбоем был «плохой» ковбой — преступник; на втором плане действовали шериф, врач, владелец салуна, отважная девушка. «Плохой» шериф отличался от «хорошего» тем, что носил цилиндр. «Персонажи ковбойских фильмов всегда разыгрывали одну и ту же историю о злодеяниях отрицательного персонажа, которого в конце концов побеждает благородный ковбой. Зло наказано, добро торжествует. Такова была железная, как в народной легенде, формула ковбойского фильма»[224]. Ковбойские фильмы, считает Е. Теплиц, шли вразрез с идеологическими нормами буржуазного кинематографа: в них не признавался авторитет денег, происхождения, государственной власти и церкви.

Эта морализаторская окраска вестерна, на мой взгляд, отличает его от рыцарских легенд античности и средневековья. Там герой мог потерпеть поражение, погубить свое дело и погибнуть и все-таки оставался героем, ибо его героизм определялся не исходом сражения, а тем, как он сражался. Многие рыцарские легенды заканчиваются трагически. Гектор, неизменно признававшийся безупречным героем «Илиады», погибает. Роланд ради своей чести приносит в жертву себя и товарищей. Тристан и Изольда, идеальные возлюбленные, погибают оба, погибают по недоразумению (впоследствии этот эффект использовали романтики). Определенное сходство между ковбоями и рыцарями можно усматривать в том, что и те, и другие живут вне закона и сами служат себе законом. Но это характерно не только для них, о чем речь пойдет ниже.

Поскольку в образце джентльмена много значат манеры, стоит познакомиться с содержанием самого популярного в Америке пособия по хорошему воспитанию — книгой Эмилии Пост «Этикет». В ней 654 страницы. Издание 1969 г., которым я пользуюсь, — уже семьдесят третье, учитывающее перемены, происшедшие с 1922 г., когда вышло первое издание книги. По рассмотрении множества частных вопросов (поведение дома и на улице, обручение, свадьба, похороны, прием гостей, отношения с соседями и т.д.) в конце книги рисуется образец джентльмена.

«Гораздо важнее любого правила этикета основы морального кодекса, которого — как бы ни были изысканны его манеры — должен строго придерживаться тот, кто желает считаться джентльменом. Честь джентльмена требует, чтобы слово его было твердо, а принципы несокрушимы. Он — наследник рыцаря, крестоносца, защитник беззащитных, поборник справедливости; в противном случае он не джентльмен»[225]. (Ссылки на «крестовые походы» мы находим и у других авторов, желающих вести свою родословную от соратников Ричарда Львиное Сердце.) Джентльмен, поучает читателя автор непосредственно после этого (такая очередность весьма знаменательна), не берет в долг, а тот, кто претендует на звание джентльмена, не может занимать деньги у друга, разве что случится нечто чрезвычайное. Такой долг надо вернуть как можно быстрее. Любая ссуда, полученная без обеспечения, — это долг чести. Уважающий себя человек к долгам чести причисляет также долги умершего родственника, долги сестры или ребенка.

Джентльмен никогда не пользуется чужими слабостями. Богатый не должен хвалиться своим богатством. Только простак без устали сообщает, почем ему обошлась та или иная вещь, — характеристика, в точности воспроизводящая образ простака в «Сатириконе» Петрония (описание пира Тримальхиона). «Хорошо воспитанный человек, — продолжает автор, — очень не любит вспоминать о деньгах и, будучи свободен от дел, никогда не говорит о них, если может этого избежать». Джентльмен не критикует при других поведение своей жены, хотя бы оно и заслуживало порицания. Что он скажет ей дома — его личное дело, однако он должен оказывать ей уважение в присутствии детей, прислуги и других домочадцев. Человек чести не предает огласке свой развод, хотя ради своего доброго имени и доброго имени детей возвращает жене свободу; при этом свое поведение он объясняет так, чтобы не скомпрометировать ее.

Джентльмен неизменно владеет собой. Самообладание в трудные минуты как раз и дает ему превосходство над теми, кто непроизвольно выдает свои чувства, такие, как гнев, страх, ненависть или смущение. Недопустимо показывать письма от женщины, разве что ближайшему другу, да и то лишь в том случае, если в письме нет ничего интимного, а друг близко знаком с этой женщиной. В мужском клубе о женщинах не говорят. Прирожденный джентльмен вообще не называет имен, так же как не говорит, что сколько стоит. И то, и другое ему равно неприятно. В особенности не следует называть имена людей высокопоставленных, подчеркивая свою близость с ними.

Отношение к людям должно быть одинаковым, независимо от их положения в обществе. Тот, кто лижет пятки вышестоящим и третирует нижестоящих, не джентльмен. Понять, имеем ли мы дело с женщиной только богатой или же с женщиной, которая еще и хорошо воспитанна, можно по тому, как она разговаривает с зависимыми от нее людьми. В общении с друзьями и знакомыми джентльмен должен забыть о себе, «выключить» собственную особу так, как выключают свет, повернув выключатель.