Он поднял Джеймса на ноги и подмигнул:

– Ступай. Сегодня у тебя день рождения, работа может подождать до завтра. – Он хорошо знал, куда отправится мальчик. – Джеймс! – крикнул он вслед фигурке, уходившей в сторону моря. – Помни: не подходи слишком близко к обрыву!

Джеймс прислонился к стволу плакучего эвкалипта, спрятавшись в его полупрозрачной ненадежной тени. Одну ногу он вытянул, вторая была согнута в колене, на которое он оперся подбородком. Большой палец ноги торчал из дыры в ботинке, напоминая выползшего из земли червяка. Он втянул палец, и дырка закрылась. Неловко посланный мяч прошелестел ветками и упал, едва не ударив его по голове.

– Эй! – крикнул какой-то мальчишка со спортивной площадки. – Бросай его обратно!

Джеймс послал мяч в небо.

– Хочешь поиграть с нами?

– Нет.

Он снова уселся под деревом, сосредоточившись на игре в прятки с собственным пальцем, а потом принялся чертить палкой какие-то фигуры на мягкой коричневой почве. Шум вокруг напоминал жужжание насекомых.

На ноги ему упала чья-то тень. Это Меган Махони, хихикая, прошла мимо с двумя девочками.

– А-а, вот она где!

Джеймс вздохнул и сильнее надавил на палку, жалея, что эти голоса прозвучали недостаточно далеко, чтобы слиться с общим гулом остальных «насекомых».

– Леонора! Эй, Леонора, что ты тут делаешь?

Голос Меган, приторный, точно прогорклое масло, обволакивал маленькую девочку, прятавшуюся в тени:

– Ох, я совсем забыла, она же не умеет разговаривать. Бедняжка! Хочешь, преподам тебе урок? Я очень хороший учитель. – Девочки снова захихикали. – Повторяй за мной: «Я тупая уродливая девчонка». Говори вместе со мной: «Я тупая уродливая девчонка».

Джеймс сидел, опершись подбородком о колено и не поднимая глаз. Да ему это и не нужно было. Он и без того представлял веснушчатое лицо Меган, измывающейся над новенькой. Он только сильнее вдавил палку в землю, и она наконец хрустнула.

– Она все равно не говорит, да? А как насчет того, чтобы спеть? Вот отличная песенка, прямо про тебя.

От этих слов Джеймсу стало тошно, как от кислого молока. Он бросил на них испепеляющий взгляд и заметил, что Леонора мельком взглянула в его сторону. В глазах ее не было ни обиды, ни злости – лишь кротость. Лицо вдруг обожгло жаром. Джеймс закусил губу. Он легко мог пресечь это. Но завтра все повторилось бы снова. И послезавтра тоже. И стало бы только хуже, потому что девчонки обожают ссоры. У них от этого глаза загораются. Они станут приставать сильнее. Зажмурившись, он сосредоточился на шелесте узких, похожих на ивовые, листьев. Наконец насмешки закончились и Меган со своей командой ушла.

Теперь он просто сидел и ничего не делал. Сломанная палка валялась в пыли, а из дырки в ботинке снова торчал голый палец. Девочка застыла в тени, положив подбородок на маленький кулачок. Джеймс ненавидел это место – хотя это был единственный дом, который он знал в своей жизни, – и мечтал вырваться отсюда. Он больше не может сидеть здесь просто так – во всем мире не хватит палок, которые он будет ломать, как сегодняшнюю. Сорвавшись с места, он побежал через луг, по тропе, огибающей церковь. Он бежал, пригнув голову и изо всех сил перебирая ногами, мимо полевых цветов по гальке, выстилающей дорогу к скалам.

Джеймс буквально взлетел на утес и остановился на самом краю. В лицо ударил запах моря. Потом он уселся на клочке ломкой травы с острыми листьями, чудом закрепившейся в песке. Ноги его свисали со скалы, болтаясь в сотне футов над бурлящими внизу волнами. Он откинулся назад, уперся локтями в землю и закрыл глаза, задрав подбородок к небу. И сиротский приют исчез. Все голоса и язвительные насмешки утонули в реве бушующей воды; соленый аромат рыбы и моря заглушил запах пота, грязи и плесени. Бессердечие и жестокость приюта задержались в его сознании лишь на миг, а затем морские потоки разорвали их в клочья и рассеяли.

Море завораживало его. Шум прибоя гипнотизировал и успокаивал. Колокол на башне гулко ударил два раза, и Джеймс замер. Это место не для него! Он знал это еще до того, как вырос достаточно, чтобы понять. Жизнь не должна быть такой, тем не менее была. Это было непонятно, это заставляло его бесконечно ломать палки и швырять камни в море до тех пор, пока не начинало болеть плечо.

Из-за пояса Джеймс вытащил Библию, которую дал ему отец Макинтайр. Священник сказал, что она даст ответы на его вопросы, и один такой ответ уже пришел – правда, его отец Макинтайр определенно не одобрил бы. Джеймс открыл книгу и провел рукой по крошечным буквам, напечатанным на тонкой матовой бумаге. Взявшись за уголок листа, он оторвал его у самого основания. Потом принялся за следующие, причем так, что они оставались практически целыми. Последние несколько листов выпали уже сами. Джеймс провел пальцами по внутренней части корешка, совсем голого, если не считать нескольких болтающихся красных ниток. Обмякшая обложка сложилась, все ее содержимое исчезло.

Джеймс собрал вырванные листы, немного подержал их, слабо трепещущие под теплым бризом, и отпустил со скалы. Они заплясали на ветру и медленно опустились вниз, к пенистому океану, помахав на прощание, словно молочно-белые руки.

На самом краю утеса навис кипарис с покореженными, узловатыми корнями. Джеймс разобрал камни у его основания и вытащил спрятанную там черную книгу. При свете дня тисненные золотом буквы ярко засияли, и сердце его учащенно и взволнованно забилось – совсем как тогда, когда он обнаружил ее в библиотеке отца Макинтайра. На обложке горело имя – «О’Коннел». Его имя.

Отец Макинтайр спрятал эту книгу, но ураган вернул ее ему: она валялась в камнях с раскрытыми страницами, пока Джеймс не нашел ее и не взял себе.

Он сдул пыль, забившуюся в прожилки кожаной обложки, вложил свою книжку в переплет от Библии и крепко сжал. По размеру она подходила неидеально, но достаточно хорошо, чтобы не вызывать вопросов. Ее содержимое теперь находилось в безопасности, под защитой Господа.

И Джеймс аккуратно засунул дневник своей матери себе под рубашку.

Сиротский приют располагался в семидесяти пяти милях к северу от Джералдтона, возле Калбарри, на зубчатых скалах без каких-то признаков присутствия людей, если не считать вьющейся змеей грязной дороги, которую десять лет назад проложили здесь каторжники. Зеленые пальцы ползучих кустарников неустанно пытались вернуть себе эту территорию, их корни заполняли колеи от повозок и промоины, оставленные за много лет зимними дождями, а каждый поворот преграждали громадные валуны. Однако лишь немногим приходилось преодолевать этот нелегкий маршрут. Люди с севера – дикой страны – оставались на севере. Люди с юга – страны солнца – оставались на юге.

Дорога для экспериментального бензинового автомобиля епископа была слишком суровой. Тонкие резиновые шины бились об острые камни, а металлическая рама немилосердно подскакивала на укрывшихся в колее корнях. Весь приют высыпал поглазеть на техническое чудо из стали и резины. Рты открывали все независимо от возраста, когда машина в облаке пыли и выхлопных газов въехала на площадку перед церковью. В облаке дыма водитель сражался с ручкой переключения передач: каждый новый толчок приводил к какому-то скрипу внутри и черному выбросу из выхлопной трубы. Наконец он сильно дернул за что-то, и мотор, жалобно взвыв, заглох. В открывшуюся пассажирскую дверцу высунулась рука в черном и попыталась разогнать дым.

Отец Макинтайр протянул руку в это облако:

– Добро пожаловать, ваше преосвященство.

Епископ, выйдя, прислонился к машине. Выглядел он больным, но усмехнулся: