Допросы содержали для Эрика моральную дилемму. Опыт подсказывал, что в подобных случаях тебя заведомо считают виновным. И здесь не играет роли, говоришь ты правду или нет. Отпираться в таких случаях бесполезно, это лишь увеличит наказание. А значит, самая правильная линия — признать всё, что тебе вменяют, а потом попытаться вымолить прощение.

То есть он полагал, что можно как-то вывернуться из данной истории. Перейти сперва на академический язык взрослых, пустить слезу насчет близкого развода родителей, с упором на переживания матери, у которой совсем слабые нервы, а потом добавить некоторую толику раскаяний, извинений и т. д. Поскольку все члены шайки, естественно, отрицали бы преступный сговор, будучи связаны обещаниями никогда не выдавать друг друга, его вполне могли отсортировать как невинную жертву от тех, кто непосредственно попался на воровстве. Таким образом опасность исключения миновала бы его, в то время как дознаватели медленно, но верно и отчасти по причине его признаний запутывали бы других, оказавшихся в менее выгодном положении.

Сам он ссылался на отсутствие каких-либо доказательств вины. Никто из продавцов не мог указать на него с полной уверенностью. Тем более что для допросов он одевался и причёсывался иначе, нежели во время хождений по магазинам. И потому еще, что он, главным образом, отвечал за продажу ворованных пластинок и лишь изредка уделял время черновой работе.

Он отрицал всё. И после допросов объяснял другим, что они должны следовать его примеру. И все заверяли, что в точности исполняют его указания.

Социальные работники провели странные исследования. Там были глубокомысленные инвективы по поводу ненависти к своим родителям («Естественно, нет, я люблю моих маму и папу»). Тесты, где требовалось заполнить формуляры с детскими вопросами или сидеть и ощупывать камни в темноте, чтобы потом, когда зажжётся свет, рассказать, какой камень следовал в каком порядке. Пока шло следствие, мальчики из шайки не допускались до занятий.

Потом наступил решающий момент. Их всех направили к директору. Ждали в его приёмной с двумя пальмами и картиной маслом, изображавшей Иисуса на кресте. Вызывали одного за другим, а тех, кто побывал внутри, потом выпускали через заднюю дверь.

Эрик неожиданно для себя понял, что его вызовут последним и что он, вероятно, никогда больше не увидит своих товарищей.

Так и получилось.

Каланча исчез перед ним, а через несколько минут в дверях появилась секретарша директора и позвала его с таким видом, будто он явился на приём к зубному врачу.

Когда он вошёл в комнату, присутствующие там люди сохраняли полное молчание. Он, как и во время первого визита, встал посередине, заложил руки за спину и попытался придать своему лицу нейтральное выражение. Овчарка рычала, деревенские напольные часы тяжело тикали в дальнем углу. Внешность директора не говорила ни о чём. Сосуды на его висках не вздулись, лицо имело совершенно нормальный цвет, и даже глаза сохраняли зловеще спокойное выражение. Правда, один из социальных работников сидел с гримасой, которую можно было истолковать как плохо скрываемое презрение. Присутствовало двое из его хороших преподавателей, а маленькая учительница Анна успела поплакать и сейчас держала в руке носовой платок. Для Эрика не составило труда понять ситуацию. Но всё получилось гораздо хуже, чем он даже мог представить.

Поначалу директор хорошо контролировал себя.

Он демонстративно сложил перед собой в стопку какие-то бумаги и объяснил, что на этот раз и Школа, и власти добрались до самой сути. Эрик, оказывается, в течение нескольких лет правил в Школе, поддерживая режим страха. Избиения товарищей, ростовщичество и торговля краденым стали обыденными вещами. Именно Эрик организовал всю воровскую деятельность, и это даже нет смысла отрицать. У всех других мальчиков, конечно, хватило ума признаться во всём. В отношении, по крайней мере, некоторых из них ещё существовала какая-то надежда. Но они единодушно подтвердили: Эрик заставлял их воровать, и они не осмеливались перечить ему из страха перед репрессиями. Бедный Ёран чуть не плакал, рассказывая, как он постоянно боялся, поведал о своих слезах по ночам от страха, и как он хотел раскаяться, но Эрик всё равно «заставлял и пугал»…

Тот, кто так терроризировал своих товарищей, был недостоин получать образование в Школе. Уже этой причины хватало для исключения.

Естественно, напрашивался вопрос: почему Эрик стал таким? Возможно, настоящая трёпка была именно тем, чего ему не хватало в жизни?

Что касается образования, то некоторые учителя как смягчающее обстоятельство назвали редкую одаренность Эрика. По крайней мере ради протокола, пожалуй, стоило уделить внимание и этой его черте.

Но, возвысил голос директор, выдающиеся способности отнюдь не умаляют вины их обладателя. Скорее наоборот. Нужно отнестись более строго к тому, кто с открытыми глазами руководил своими товарищами, прекрасно понимая, что они позволяют помыкать собой в силу обделённости талантами, как, например, Карлссон (Каланча). Вдобавок эксперты-психологи из комиссии по делам детей весьма тщательно исследовали всех замешанных в историю мальчиков. И, что касается Эрика, результаты тестирования оказались прямо пугающими. Не только потому, что они подтвердили высокий интеллект, другого никто и не ожидал, а потому еще, что тесты, касающиеся личных качеств, выявили бесцеремонность и криминальные наклонности, не подлежащие исправлению.

«Ты само зло, и таких, как ты, надо истреблять!» — наконец-то взревел директор.

Слова эти коротко и резко отдались в его голове, как бьётся попавшая в силки птица. После этого все остальное, что было выкрикнуто, добиралось к Эрику как сквозь сон. Вопли же сводились к простому выводу: Эрик покидает Школу прямо сейчас с отметкой «С» по поведению, и директор лично предупредит своих коллег в других учебных заведениях города, чтобы никакая другая школа не подверглась аналогичному моральному разрушению.

Примерно на этом месте Эрик повернулся на каблуках и ушел, чтобы избежать необходимости слушать дальше. Закрывая дверь за собой, он заметил, что внутри стало совсем тихо.

Выйдя на школьный двор, он стоял какое-то время и смотрел на широкую асфальтовую площадку. Мальчики играли в лапту внизу у левого выхода. Они играли в стеночку с торца спортзала, прыгая далеко внизу под каштанами, которые то и дело пикировали из листвы на землю. Три первоклассника весело шли из пекарни, каждый со сдобным батоном в белой бумаге. Светило солнце, ни одного облачка на небе. И ни один взгляд не останавливался на Эрике.

«Ты само зло, и таких, как ты, надо истреблять!» — снова и снова вспыхивало у него в голове. И ещё: Ёран и все остальные обвиняют только его. Они лгали ему о своей выдержке на допросах. А ведь еще недавно считались его друзьями.

Не сумевший окончить школу не мог стать студентом, а тому, кто не мог стать студентом, оставалось поставить крест на своей жизни.

Ах, лучше бы ему устроили настоящую трёпку!

Он побрёл к выходу. Но потом передумал и поднялся в классную комнату. Там шёл урок Слова Божьего. Стало совсем тихо, когда он открыл дверь. Он молча подошёл к своей парте, засунул учебники в портфель и стянул с себя шёлковую куртку с драконом на спине. Повесил ее на свой стул. В классе всё ещё царила мертвая тишина. Потом он ушёл, не обернувшись и не забрав куртку. «Ты само зло, и таких, как ты, надо истреблять!» — звучало у него в голове, когда он выходил по коридору с высокими белыми окнами и серым потёртым мраморным полом.

Он сидел на скамейке в Вазапарке и мысленно просчитывал варианты, постепенно отметая их один за другим. У него не было возможности попасть в какую-то иную школу под чужим именем. Или переехать куда-то, потому что в 15 лет нельзя поселиться в другом городе самостоятельно. Он совершенно точно не мог наняться каким-нибудь рядовым матросом. И главное: когда закрыты все дороги к образованию, можно уверенно ставить крест и на мечтах о достойном будущем.