Всё выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Когда он вернулся, напарник по комнате уже лежал на своей кровати с книгой. Познакомились немного настороженно. Пока Эрик распаковывался, на всякий случай проверили, нет ли общих знакомых, поскольку Пьер тоже приехал из Стокгольма, хотя, собственно, жил в Женеве. Похоже, их дороги все-таки не пересекались.

Пьер обратил внимание на шиповки, бутсы Эрика и его принадлежности для плавания.

«Вот как, ты, выходит, спортсмэн», — сказал Пьер, отметив последнее слово ударением в манере старой дамы, но без каких-то язвительных ноток.

«Да, и здесь же у вас одно удовольствие заниматься спортом. Аты?»

Вопрос выглядел совершенно ненужным. Пьер не только носил очки и отличался совершенно неспортивной фигурой. Он как-то совершенно по-особому прикасался к книгам, одежде. Да и вообще весь его облик давал понять, что физические нагрузки далеко не его призвание, и что во время игры в футбол его обычное место — на скамейке запасных. Зато он, вероятно, был хорош в науках.

И Пьер действительно объяснил, как, возможно, сделал бы и Толстый Йохан, что не любит потеть и считает глупым бегать за маленьким мячом, и так далее. А также, что таким, как он, приходится чертовски трудно здесь в начале каждого осеннего семестра, поскольку именно в эти дни кучей наваливаются большие спортивные состязания, участие в которых является обязательным для всех. К примеру, уже назавтра их ждал легкоатлетический турнир местного значения, а через месяц плавание.

«Мм, — сказал Эрик. — Ты, значит, жирный, и считаешь спорт скучным? И не хочешь принимать участие, потому что тебя будут дразнить, и ты придёшь последним, так? Мне в принципе на это наплевать. Я не смотрю свысока на тех, кто не блещет в спорте. У меня были друзья в старой школе, похожие на тебя. Тоже зубрилы. Я говорю это, просто чтобы мы знали, что каждый из нас собою представляет».

Пьер ответил быстро, возможно слишком быстро, просто чтобы отделаться. Да, это нормально, и он сам не имеет ничего против фанатиков спорта. После чего быстро поменял тему.

«Но почему ты приехал именно сюда? Выгнали из другого храма знаний, слишком глуп, чтобы успевать в обычной школе, или слишком богат и хорош для неё? Или родители работают за границей, как объясняют некоторые?»

Эрик колебался. Его ведь выгнали, что явно выглядело более чем уважительной причиной. Но стоило ему сказать об этом, понадобилось бы, вероятно, объяснить почему. А потом пришлось бы путаться и лгать, ибо сейчас он стал новым Эриком, начиная с новой смешной причёски. Он сказал, что дома получился скандал, и поменял тему разговора. Спросил о проблемах с учителями, часто ли они дерутся.

Пьер, судя по его виду, посчитал вопрос слишком смешным. И Эрик уже собирался пуститься в объяснения, что он не боится учителей, распускающих руки, и не поэтому спросил. Но сдержался. Это ведь прежний Эрик не боялся учителей. И тогда он решил выяснить, можно ли договориться о частных уроках по математике (Окунь ведь постоянно выгонял его со своих занятий). Пьер объяснил, что он сам мог бы помочь Эрику за полцены и с гарантией. То есть деньги назад, если бы не помогло. Отец Пьера разбогател на торговле, и это был его любимый трюк, по словам Пьера.

Когда они рассмеялись вместе, Эрик почувствовал себя счастливым.

Пьер взял его с собой в столовую и показал место в самом конце одного из двадцати длинных столов. За каждым рассаживались двадцать учеников. С одного конца — старший по столу и его заместитель. Подле них гимназисты в определённом порядке, на манер распределения мест при званых ужинах, где ближе к хозяевам полагалось находиться самым знатным или очень состоятельным, а подальше — менее знатным или состоятельным. Далее, по ходу стола сортировались примерно таким же образом ученики реальной школы, а новичку вообще полагалось последнее место на дальнем от «начальства» конце. Еду подавали также по рангу на больших нержавеющих тарелках официантки-финки. Трапеза начиналась и заканчивалась молитвой.

После ужина давались свободные два часа на занятия спортом и учёбу. Потом ученики реальной школы расходились по своим комнатам.

Пьер отсутствовал, когда Эрик вернулся в Кассиопею, лёг на кровать, прикрыв глаза и просто наслаждаясь свободой.

Но на следующий день предстояли важные соревнования. Ему требовалось хорошо выспаться, чтобы должным образом отдохнуть. Ведь ему мнились победы и в плавании, и в легкой атлетике, ибо известность, завоёванная таким образом, идеально подошла бы для новой жизни.

Но от радости и возбуждения пульс стучал в висках барабанной дробью и не давал заснуть. Он решил, что нехудо бы пойти в бассейн и проплыть его 25–30 раз в свободном темпе. Тогда, в меру умотавшись, он заснет как убитый и встретит новый день свежим, исполненным сил.

Когда он прибежал в бассейн с махровым полотенцем через плечо, там было почти пусто. Поверхность воды выглядела зелёной и спокойной. Вдалеке у вышки небольшая компания склонилась над тренировочным планом, который они горячо обсуждали.

«Привет, — сказал он, — можно поплавать немного?»

Они засмеялись.

«Поплавать немного, — передразнил его самый крупный из них. — Ты новенький здесь, так ведь?»

«Да-а, я приехал сегодня».

«Тебе не мешает узнать наши правила. По вечерам бассейн только для четырёхклассников, членов Совета и школьной команды. Так что вали отсюда!»

«Да, но я думал только…»

«Таким вот „новым-и-крутым“ нечего думать. Проваливай!»

Они повернулись спинами к нему, и он почувствовал, как в нем зреет и наливается гнев. Но ведь как раз этого он стремился не допустить любой ценой. Он колебался и все еще стоял на том же месте, пока его не «обнаружили» снова.

«Разве тебе не сказали, чтобы ты убирался?»

«Да, — ответил он. — Но я не собираюсь этого делать».

Наступила тишина. Тишина, наполненная злобой. Сейчас он бросил первый камень. И не годилось отступать.

«За сколько надо сделать 50 метров вольным стилем в школьной команде?» — спросил он (ничего другого, чтобы утихомирить страсти, в голову ему не пришло).

«Послушай, — сказал четырёхклассник несколько менее представительного вида. — Ты плаваешь?»

«Да, четыре года в Капписе. Так какое время на 50 вольным?»

«Сделаешь меньше 31 секунды?»

«Если у тебя есть секундомер, я сделаю меньше 29».

Конечно, он не разогрелся. Но всё равно знал, что справится, поскольку на 25-метровой дорожке получался выигрыш где-то в секунду на повороте.

«Хорошо, — сказал самый здоровый, — у меня есть часы. Школьный рекорд 29,6».

Эрик несколько раз помахал руками над головой, чтобы насытить кислородом лёгкие. Он верил в успех. Потом шагнул на стартовую тумбу.

«Сейчас, чёртов папаша, — подумал он, бросившись в воду. — Сейчас…»

Он проплыл за 29,1.

Они вытащили его из бассейна и хлопали по спине. Их враждебность, похоже, улетучилась. Он принёс извинения за то, что немного не дотянул до 29, но ведь не разогрелся и… Они отмахнулись и сказали, что, начиная с настоящего момента, он входит в школьную команду и может тренироваться, когда захочет. Он познакомился со всеми по очереди. Все крепко жали ему руку и улыбались.

Потом он в радостном возбуждении преодолевал километр за километром, и зелёная вода бурлила вокруг глаз, точно как во Дворце спорта в Капписе, куда он приходил вечерами в последние годы не только ради спортивных достижений. Тот бассейн позволял хотя бы на время забыть о своих обязанностях главаря шайки и находиться подальше от папаши. А потом являлся домой после тренировки с красными от хлорки глазами, и лампы представали в блестящих ореолах, и вроде как не возникало особых причин для трепки. Он ведь только занимался спортом и не делал ничего, заслуживающего наказания. И от усталости после восьми тысяч метров работы руками и ногами он спал без снов, без колотящегося сердца, без ненависти, как будто мир представлял собой только бурлящий светло-зелёный поток, и от него самого требовалось просто считать повороты и следить за чёрной полосой, выложенной кафелем по дну.