Она вошла в Сёдертелье. Красное платье, очень светлые волосы, заплетённые в косички, — словно крендели над ушами. Вторично встретившись с ней взглядом в оконном отражении, он сказал что-то, дабы просто нарушить тишину, которая уже начала становиться неловкой. А немного спустя она уже рьяно рассказывала о себе: едет в Кальмар на конгресс Шведского социал-демократического союза. Будут обсуждать проблемы атомной войны. Лично она против ядерного оружия и вообще пацифистка. Эрик собрался было заявить, что он тоже пацифист. Но сбился, начав с того, что, по его мнению, Швеции требовалось иметь собственное ядерное оружие, чтобы при необходимости уничтожить Ленинград.

Она за двадцать минут выиграла дискуссию, используя в качестве главного аргумента опасность дальнейшего распространения ньюклиэр пауэр. Ибо, если Швеция, маленькая нейтральная страна, обзаведется военным атомом, другие страны также сделают это. Например, Индия, Пакистан, Израиль, Египет…

«Ты права, — сказал он, — я, пожалуй, тоже пацифист. По крайней мере в глубине души. Я презираю насилие во всех его формах».

Он прислушался удивлённо к собственным словам, насквозь пропитанным лицемерием. В ответ она с жаром бросилась вербовать его в свое движение.

За окном проплывал сёдерманландский пейзаж, как в фильме о двух людях, встретившихся в поезде.

Он коснулся её руки как бы случайно, и она не отдёрнула её, а он всё равно даже не спросил её имени или где он когда-нибудь смог бы найти её снова.

«Сулхов» — стояло на белой станционной табличке. 103 километра от Стокгольма, 46 метров над уровнем моря. Он соскочил и с полминуты видел, как отплывает ее лицо.

Его ждало такси. Водитель довольно легко вычислил Эрика из трёх-четырёх пассажиров, сошедших с поезда.

«Это тебе надо в Щернсберг, правильно?» — спросил он с явной ноткой враждебности. У газетного киоска стояла маленькая компания с мопедами. Эрика проводили ругательствами, и он торопливо подавил в себе желание войти с ними в прямой контакт.

«Ага, — спросил водитель с лёгкой издевкой. — И как твой папочка зарабатывает деньги?»

Он не ответил. Машина тронулась с места.

Суть было не так трудно понять. Здесь происходило то же самое, что и со шпаной из народной школы. Обучение в колледже-интернате Щернсберг стоило половины годовой зарплаты рабочего. Следовательно, все, кто наезжал туда, происходили из богатых семей. Вспомнились ему и взгляды, которыми провожали его встречные трудяги, когда он посещал начальную школу в хорошо обустроенном Богатом Пригороде.

А теперь мама продала картину Курбе и, дабы папаша не надумал все изменить, учредила для Эрика что-то вроде личного фонда под управлением адвоката Экенгрена. Плата за семестр и карманные деньги, после специальной адвокатской проверки, должны были перечисляться прямо в интернат и тамошний магазин. Конечно, на стене появилось очередное светлое пятно, но таким образом он мог пребывать в реальной школе Щернсберга еще два года. Это в обмен на обещание вести себя подобающим образом и набрать необходимые вступительные баллы для бесплатной гимназии. Собственно, гимназия, как продолжение реального образования, имелась и в Щернсберге, но дома просто не осталось достаточно дорогих произведений искусства, чтобы оплатить именно там дальнейшее обучение вплоть до выпускных экзаменов.

«Это впереди», — пробормотал таксист.

Щернсберг вырос перед ними из зелени на морском берегу со своими белыми, за редким исключением, домами. Крыши цветились дорогой красной черепицей. Большая дубовая роща в центре. Гравиевые дорожки. Коротко подстриженные газоны и клумбы с розами. Они проехали футбольное поле и бассейн. Машина остановилась перед маленьким коричневым зданием под двумя высокими вязами со всё ещё зелёной листвой. Ему понадобилось расписаться в квитанции у таксиста, который показал большим пальцем через плечо в направлении офиса и объяснил, что именно там принимают новичков.

Некоторое время Эрик ждал перед дверью с сумкой в руке. Поправил узел непривычного галстука. А потом появился Бернард фон Шранц.

Он выглядел где-то на двадцать лет, был худощав, держался чересчур напряжённо и прямо (о таких обычно говорят «аршин проглотил») и поздоровался в манере офицеров и учителей физкультуры, излишне сильно пожав руку. Его наряд составлял пиджак «в ёлочку» с кожей на локтях, брюки-галифе и сапоги для верховой езды. И толковал он на неестественной смеси молодежного жаргона и весьма литературного языка высших слоев общества. По взгляду Эрика он понял необходимость объяснить, почему у него на ногах сапоги, и начал рассказывать о проблеме содержания верховых лошадей (школа не имела конюшни). Но в остальном условия для занятия спортом были дьявольски хорошими, если не сказать исключительными.

Сам Бернард, стало быть, являлся префектом, то есть председателем школьного совета и школьного суда. В его обязанности, помимо всего прочего, входило, как он сказал, демонстрировать школу новым ученикам.

Сначала они направились в Кассиопею, самое унылое здание из себе подобных, серое, продолговатое, этакий двухэтажный барак. Там жили только ученики реальной школы. Согласно существующему порядку, по мере перехода из класса в класс они перебирались в корпус с более хорошими бытовыми условиями. В конце концов, пожив в Полярной Звезде, Млечном Пути, Большой и Малой Медведице, Льве и Рыбах, они достигали Олимпа, где дислоцировались только «четырёхклассники», то есть те, кто ходил в четвёртый гимназический класс.

Эрику, следовательно, предстояло жить в Кассиопее. Когда они с Бернардом вошли в отведенную комнату, там никого не было. Обстановку составляли две кровати, письменный стол, стул, две книжные полки, два комода, платяной шкаф и раковина. Белые стены, серая мебель. Окна смотрели на теннисные корты. Эрик поставил свой багаж на пустую кровать, а вводная экскурсия продолжилась.

Спортивная площадка превосходила все ожидания. О красных гаревых дорожках явно заботились надлежащим образом, футбольное поле было ровным, как будто его строили по ватерпасу, с сочной травой и без голых пятен. Сектора для толкания ядра и метания диска, площадка для прыжков в длину, место для прыжков с шестом — всё находилось в идеальном состоянии, словно на стадионе для проведения соревнований в классе мастеров. Все снаряды, которые увидел Эрик, выглядели новыми.

В фойе плавательного бассейна стояли большие стеклянные шкафы с серебряными кубками и другими призами, завоеванными школой в различных турнирах. Здесь и там проходили уборщицы, говорившие по-фински.

Бассейн имел 25-метровые дорожки, ворота для игры в водное поло и крупные секундомеры с торцов, точно как в большом спорте. Но никто не плавал. Зелёная поверхность смотрелась совершенно неподвижной, и тишину нарушал только шум воды в душевой.

Эрик проследил взглядом всю дистанцию от старта до финиша. Последние годы он ходил на тренировки по плаванию почти каждый вечер и уже мысленно приготовился смириться с потерей и этой частицы прошлой жизни. Но здесь имелись отличные условия для занятий, значит, резервный способ отвлечься от всего, что может прийтись не по душе. Уйти, и плавать, и забыться, точно как в городе.

Всё выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. И здесь никто, наверное, не поймет, что означают многочисленные белые шрамы на костяшках его пальцев. Ведь никто не знал его в те времена, когда он носил шёлковую куртку с драконом, и длинные волосы, и большой чуб, зачёсанный наверх. Он провёл рукой по коротко подстриженному затылку, и снова осталось ощущение, как будто прикоснулся к ёжику.

Префект Бернард объяснил, что экскурсия закончилась, пришло время возвращаться в Кассиопею. Но и он, Бернард, и вице-префект всегда к услугам новичка, если нужна какая-то информация или требуется чем-то помочь. Здесь в Щернсберге ученики отвечают за воспитание друг друга, это называется дружеское воспитание. Таким образом, удается не втягивать учителей в дискуссии по поводу отметок за поведение и так далее.