– Ха! – аж вибрирует от гнева мать. – Да на мне всю жизнь семья вся держится! Ну-ка, что конкретно я не смогу делать без тебя?

У папы возникает заминка. Он слишком долго ищет, чем ответить, и все мы на некоторое время умолкаем. На лице у мамы вспыхивает торжество.

– Я вообще-то заскочила сообщить вам, что нашла новую и просто потрясающую работу, – нахожусь я.

– Вот и чудно. – Матушка направляется к чемоданам, и мы с отцом напряженно переглядываемся.

– Эми, не надо, – просит он. – Ты же знаешь сама, что этого не хочешь.

Мама берет в руки по чемодану. Оба они – уже видавшие виды, облепленные стикерами из Испании, Португалии, Ибицы, порядком потрепанные и драные.

– Я изменюсь, – пробует уговорить папа.

Даже я уж сколько раз слышала эти слова, чтобы они могли меня хоть как-то убедить!

– Эми, пожалуйста! – с убитым видом взывает он.

Но мамино сердце, должно быть, обернулось в камень – маленький и твердый, как она сама. Она тащит чемоданы к двери и вышвыривает в общий коридор, куда выходят двери остальных квартир.

– Убирайся!

Вот теперь и мне черед всполошиться:

– Но куда же ему пойти?

– Пусть идет обратно к своей поблядушке!

– Фу, мама, что еще за поблядушка? К шлюхе, – поправляю я.

– Нет никакой шлюхи, Эми, – мотает головой папа. – Нет и никогда не было.

Вместо ответа мамочка со своим росточком в пять футов и два дюйма с легкостью вышвыривает моего шестифутового[10] папу из прихожей вслед за чемоданами.

– Я бы рада остаться и утрясти вашу неразбериху, – говорю я, – но я сегодня работаю.

Мама складывает руки на груди.

– Насколько я понимаю, и без тебя все утряслось.

– Я завтра забегу. – И тут же задаюсь вопросом, как это удастся сделать, если мне больше не принадлежат ни дни, ни ночи.

Я ухожу вслед за отцом, а мама захлопывает за нами дверь. Нахожу папу на кирпичном балкончике: навалившись на перила, он жадно затягивается сигаретой.

– Плохи дела, – говорю я.

– Эта женщина сведет меня в могилу, – отзывается папа.

– Так что, может, хоть объяснишь мне, что вообще происходит?

– Я прошлой ночью не вернулся ночевать, – признается папа.

Я кошюсь на него с жалостливой укоризной.

– Но я вовсе не был с какой-то другой женщиной. Точно не был с женщиной.

– Где ж ты тогда был?

– Играли в карты в «Микки-Маусе». Мне вчера страшно попёрло. Разве мог я бросить и уйти?

– Похоже, этот твой пёр уже иссяк. Предлагаю вернуться и сказать маме правду.

– Разве можно? За это она меня точно так же вышвырнет. Я ведь обещал ей, что больше никогда не сяду играть в покер. Лучше уж дать ей малость поостыть.

– Ну так, – взглядываю я на его пожитки, – и что теперь?

– Ничего, не пропаду. – И отец берет в руки по чемодану.

То есть папочка отправляется со мной. Просто класс!

– Я и не мечтаю, что ты пожертвуешь кроватью для своего старого больного отца, – великодушно молвит он. – Я пристроюсь на диване.

Забрав у него один из чемоданов, вздыхаю:

– Пристроишься, что с тобой поделать!

Влетев наконец в «Голову», я на ходу скидываю пальто. Господин Кен прожигает меня суровым недовольным взглядом. В ответ я указываю большим пальцем назад, на плетущегося следом папу:

– У нас семейный кризис.

– Что, опять?

– По-настоящему она еще ни разу его не выгоняла.

Кен переводит взгляд на отцовские чемоданы.

– Ну и отлично! – Хозяин потирает руки. – Всякий раз, как твой папаша к нам заходит, у меня выручка растет.

О да! А мой и без того скудный бюджет всякий раз истощается.

Карл возвышается на своем обычном месте перед барной стойкой, и папа, пройдя к нему, усаживается рядом.

– Привет, сынок, – легонько хлопает он Карла по спине.

– Мистер Кендал, – отзывается тот и показывает папе хипповские два пальца: – Мир!

– Позволь, я возьму тебе выпить, – предлагает папа. Само добродушие!

– Клево, чел, – кивает Карл. – Только нынче моя очередь.

– Ты ж не возражаешь, если угощу я? И для тебя я – просто Дерек, вьюноша. Двойной виски, пожалуйста! – кричит он Кену.

– Давай-ка одинарный, – велю я, успев обосноваться за стойкой. – Двойной будешь заказывать, когда сможешь расплатиться сам.

– Мне не очень-то нравится скрытый в твоей сентенции намек, – заносчиво вскидывает голову отец.

– Вот незадача, – хмыкаю я, потянувшись за стаканом. – Если собираешься гостить в моем доме, играть будешь по моим правилам.

– Без лишних вопросов ясно, чья ты дочь, – насупленно бормочет папа.

А пока я тут переведу малость дух, давайте-ка поведаю вам кое-какие подробности насчет моих родителей.

Дерек и Эми Кендал вместе живут вот уже сорок с лишним лет, причем большей частью не особо счастливо. Последние тридцать из них мама целыми днями бессменно работает в газетной лавке, что стоит в конце улицы. Когда-то давно, когда мы с Джо были еще маленькими, большой плюс этой маминой работы состоял в том, что нам с братом нередко перепадали там конфетки – если, конечно, мы вели себя ангелами.

Отец у меня по профессии таксист, можно сказать – без пяти минут на пенсии. И я бы ни за что не хотела когда-нибудь оказаться в роли его пассажира, поскольку папа как раз из того разряда таксистов, что все уши прожужжат клиенту, разглагольствуя обо всем на свете – начиная с положения в мировой политике, глобального потепления и королевской семьи и заканчивая реалити-шоу «Большой брат» и шириной груди Майкла Джордана.

Всю свою совместную жизнь мама с папой живут в одной и той же квартире одного и того же дома муниципальной застройки за железнодорожным вокзалом Эустон – то есть с тех самых пор, когда это был еще уютный и славный, немного старомодный микрорайон Лондона, а вовсе не тот испещренный образчиками граффити приют наркоманов, как сейчас. У родителей чистенькая тесная квартирка, и все в ней выглядит каким-то стареньким и одряхлелым – включая, к сожалению, и мою матушку.

Про Эми Кендал точнее всего будет сказать, что эту женщину съели заботы. Сколько себя помню, она всегда была надежной и прочной основой нашей семьи – да и теперь куда больше, чем от нее требуется, опекает своего внука Нейтана. Дерек же Кендал – коротко Дел, – напротив, живет себе, ни о чем на свете не печалясь. Мой папочка – обаятельнейший мужчина. Он из той породы людей, что будут душой и заводилой любой дружеской вечеринки – и в то же время наедине не пройдет и часа в обществе такого человека, как его уже хочется прибить собственными руками. Мой папа живет на планете под названием Дерек с населением в одну единицу. Управляется оно благодушной деспотией, и на сей планете уже нет места для кого-либо еще. Он чересчур много пьет, чересчур много болтает и большую часть своих денег проигрывает в карты или проматывает как-то иначе. И да, он засматривается на красивых женщин, но только и всего. Бывали времена, когда порой он не возвращался домой ночевать, и мама наутро выходила в кухню разбитая от переживаний и с ввалившимися глазами – и тут он возвращался весь из себя довольный, пританцовывая и распевая в полную глотку. Тогда в который раз пускалось в ход кухонное полотенце, и папочка, изображая глубокое раскаяние, ретировался в постель отсыпаться. Но я абсолютно уверена, что всякие его заигрывания с противоположным полом никогда не выходили за рамки платонических отношений, что бы там матушка об этом ни думала.

Сказать по правде, я не очень-то удивлена, что у мамы наконец-то лопнуло терпение – скорее поражает, что его так надолго хватило. Впрочем, отдельные вещи уже привыкаешь принимать как данность, и когда родители уживаются друг с другом уже битых сорок лет, то действительно трудно представить, будто что-либо способно нарушить этот их статус-кво.

И вот наступает момент, когда вдруг выясняется, как ты можешь ошибаться!