Увидев, что Бельфегор почти что спит, Сэра увела его в единственную комнату в своей однушке (переезжать к Энгельберту она отказывалась принципиально, ссылаясь на кошку, которая якобы не выдержит переезда без потерь, а замуж не выходила явно из чисто женской мести за три года пренебрежения) и вместе с ним легла спать. Энгельберт и Бертель остались разговаривать на кухне, и именно они оба пошли открывать входную дверь, когда в неё раздался долгий, всех разбудивший истеричный звонок.

Из кровати Бельфегор увидел, что это его отец, и даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что действительно проснулся. Одним движением руки с зажатой в ней пустой бутылкой из-под вина Аспитис отодвинул в сторону заступившего ему дорогу Бертеля и, шагнув в прихожую, сразу двинулся к комнате.

— Выйди, — велел он Сэре. — Мне надо поговорить с сыном.

— Вы что, пили? — заморгала та. — А так бывает?!

— Я сказал: выйди! Считаю до трёх!

Надо отдать Сэре должное: примерно до двух она ещё сомневалась. Однако на слове «три» — голос Аспитиса становился всё опаснее — вскочила и вылетела из комнаты, оставляя Мессию с сыном наедине.

Бельфегор тоже встал: в кровати он не чувствовал себя в безопасности. Отец, глаза которого смотрели непривычно мутно, наступал на него шатающейся походкой, и в такт его шагам хорон отходил пятясь к стене, пока не коснулся её спиной и не замер, неотрывно глядя на отца.

— Отвечай честно, Бельфегор, — навис над ним Аспитис, поставив одну руку на стену, а во второй всё так же держа пустую бутылку. Где-то на заднем фоне, на пороге комнаты, угадывался Бертель, которого дальше не пускала, похоже, насмерть перепуганная Сэра. — От чего умерла твоя мама, Бельфегор?

— Эдвард её толкнул… — едва слышно отозвался Бельфегор, не знающий, как спрятаться от тяжёлого взгляда ставшего ему сейчас совершенно чужим отца.

— Врёшь! — рявкнул Аспитис. — Её убил Страхов, ведь так?

— Нет, — Бельфегор не мог пойти против правды, хотя и боялся чуть ли не до обморока. — Так получилось… Если бы Эдвард её не толкнул…

— Да что ж такое! — Аспитис грохнул бутылку об стену, и один из осколков рассёк Бельфегору щёку. — Что ты несёшь?! Ты же был там! Зачем ты мне врёшь?!

— Я не вру! — Бельфегор наконец не выдержал и заплакал. — Не говори так! Это всё Эдвард! А почему он так сделал, я не знаю, папа!

— Я тебе больше не папа, — процедил сквозь зубы Мессия. — Вы против меня, ты на стороне Страхова, ты…

— Хватит, Аспитис! — оказавшийся сзади Бертель с неожиданной силой свёл обе его руки за спину, вынуждая хорона выгнуться, и оттащил от всхлипывающего и дрожащего сына. — Приглушил каким-то химическим составом свою устойчивость к алкоголю — думаешь, теперь всё можно? Тоже мне лидер организации! Решил из себя Эдриана построить: нападаешь на тех, кто не может защититься?

— Предатель, — с ненавистью выдохнул Аспитис и безумными глазами обвёл всех собравшихся. — Вы все предатели! Ни одного человека, не знавшего Квазара! Вы никогда не будете на моей стороне по-настоящему!

— Ты попутал, — почти спокойно возразил Бертель, начиная толкать его к двери. — Энгельберт не знал Квазара, впрочем, что тебе сейчас доказывать… Пошли-пошли, давно я не вправлял тебе нормально мозги…

Стоило за ними захлопнуться двери, как бледная Сэра бросилась успокаивать Бельфегора, которого всё ещё трясло так, что зубы с клацаньем бились друг о друга. Никогда раньше он не видел отца таким — и ясно понял, что с этого дня жизнь его изменилась безвозвратно.

— Ну а поскольку Мессия никогда не отступает от собственного слова, так дальше и покатилось, — вздохнул Бельфегор в гробовой тишине комнаты. — Меня сбросили на Сэру, Энгельберта и, за компанию, Бертеля. Даже проспавшись, отец повторил, что, пока я не признаю, что в смерти мамы виноват только Рэкс Страхов, мы с ним даже не дальние родственники. А я просто не мог. Я вообще никогда никому не врал, ни до ни после, и начинать не стоило. Почему-то этот факт про Рэкса казался мне принципиально важным, как будто от него зависела моя жизнь или что побольше, и я был намерен стоять до конца. Однако отца я тоже любил и был готов на всё, чтобы он перестал от меня отказываться. Я пообещал себе, что, кроме этого признания, буду стоять за любые его идеи и во всём его поддерживать, я уже в детстве на всём зацикливался…

— И только из-за этого ты продолжаешь терпеть его выходки? — поразился Эдмон.

— О, нет, не только, — хмыкнул Бельфегор. — Я как раз хотел перейти в рассказе к той части, ради которой его начал. Захват вашего общего родственника. Я стечением обстоятельств оказался именно в то время в Управлении, в приёмной отца, судьба, наверное. Мне было пятнадцать, и по факту мне абсолютно нечего было там делать, но Энгельберту, который забрал меня с лицея, нужно было решить какое-то срочное дело, и он закинул меня по пути в ближайший же кабинет, где я никому не мог помешать. В приёмной был только Марк — настолько занятой, что даже не заметил моего появления. Я подслушал, о чём он разговаривает по телефону, весь взвинченный, вспотевший, с бегающими глазками: он спрашивал, какого чёрта происходит, требовал, чтобы кого-то «их» задержали, чтобы какого-то «его» убили, только не позволили попасть сюда. Я тогда ничего не понял, прошмыгнул мимо него к двери кабинета отца — очень уж хотелось его увидеть впервые за почти семь лет, — и оказалось, что сканер двери настроен и на мою сетчатку, так что я тут же зашёл в кабинет.

Отец тоже был очень занят — ходил среди своих экранов, ничего не видя и не слыша, и я притулился в уголке, чтобы немного понаблюдать за ним, всё равно рано или поздно он бы меня заметил и выгнал. Не прошло и пяти минут, как без предупреждения дверь его кабинета открылась и трое агентов втащили Рэкса. Они радостно кричали что-то, и отец обернулся, выглядывая из-за голограмм, а они уже бросили Рэкса почти к его ногам, на колени, со скованными за спиной руками, с ссадиной на виске… Из ниоткуда вынырнул Бертель — он, оказывается, был здесь всё это время и, может быть, даже заметил меня, только не стал говорить. У них с отцом при виде Рэкса выражение лица было примерно одинаково ошеломлённым, только Бертель выглядел более сосредоточенным. Отец же холодно поинтересовался, что это. Пока его псы вразнобой рассказывали, как они воспользовались случаем, подстерегли Страхова, грохнули его телохранителя — хотя рассчитывали и его в той же машине подорвать — и схватили его, чтобы подарить своему обожаемому лидеру, я смотрел попеременно то на Рэкса, то на отца. Первый был поразительно спокоен, даже на полу сел поудобнее, у второго же нет-нет да промелькивала на лице растерянность. Когда агенты закончили, он всё так же холодно сказал им: «Я не приказывал. Свободны». Понурившись и, кажется, разозлившись, они ушли, а отец повернулся к Бертелю. Секунд десять они молча смотрели друг на друга, и отец велел: «Разберись с ним». Бертель и Рэкс испарились в одно мгновение, оба торжествующе ухмыляясь. И тут он заметил меня. Не скажу, что на лице у него отразилась вся гамма эмоций, но он определённо пережил ещё несколько не очень приятных мгновений. И — улыбнулся как раньше, до смерти мамы. «На экскурсию пришёл, сын? Ну подходи, буду всё показывать». Вот так.

— Ничего не понял, — замотал головой Адамас.

— Да, согласен, сложно, — рассмеялся Бельфегор. — Вышло так, что конкретно этого приказа — о подрыве машины, о захвате — отец и вправду не отдавал. И, насколько я могу судить, Марк тоже. Марку очень принципиально было, чтобы новость о поимке Рэкса не дошла до отца, он был даже готов убить его по дороге, лишь бы не допустить их встречи. Потому что, получив его от верных агентов, отец осознал, что его солдаты так уверены в том, что плен Страхова — его голубая мечта, что даже готовы заниматься самодеятельностью, чего он никогда не терпел. Вся организация поняла, что он одержим, и пошла кто во что горазд. За эти шесть лет охоты он почти упустил бразды правления, и хорошо, что понял это вовремя. Подозреваю, что Рэкс тоже об этом догадывался, потому и предрёк в 56-м, что максимум через полгода охота кончится. Его плен лишь ускорил процесс.