Ненависть людей, в одночасье потерявших уверенность в завтрашнем дне, выплеснулась на военных. Военных было обвинить легче всего.

Особенно доставалось отставным. У них не было армей- ского товарищества и армейской мощи, но зато был патри- отизм, выражавшийся зачастую в самых громких формах. Поэтому они открыто шли против новоявленных князьков и против человеческого страха. Поэтому их убивали, вешали, жгли. Стирали с лица земли. Максим видел, проходя малень- кие поселки, как горят их дома и как висят их трупы.

В деревушке Риверз Вэлли, дворов на десять, недалеко от Игла, толпа ворвалась в дом отставного полковника ракетных войск США и повесила его вместе со всей семьей. Их трупы раскачивались на турнике на детской площадке, которую по- вешенный глава семейства делал, скорее всего, собственными руками.

Сделав это страшное дело, жители покинули поселок в желании перебраться в более крупный населенный пункт – туда, где есть больница, работа и еда.

Преодолев неловкость перед мертвыми, Максим тихо во- шел в их дом через заднюю дверь. Первый этаж был разгром- лен – хозяин дома до последнего пытался защитить себя и свою семью. Стекла выбиты. На стене в холле кто-то помадой написал «Убийца!». «Интересно, к кому сейчас себя причисляет писавший? К пацифистам?» – подумал Максим, проходя мимо надписи. Валялись стреляные гильзы двенадцатого калибра, на полу высыхала лужа крови. Судя по тому, что на теле хозяина дома и его родных огнестрельных ран не было – кровь была чужая. Ружье, изувеченное ударами о стену, лежало тут же.

Максим принял душ, зарядил стирку в стиральной маши- не, плотно закрыв занавески, посмотрел телевизор в спальне на втором этаже.Телевизор показывал толпы беженцев, пике- ты невесть откуда взявшихся канадских ультраправых. Осо- бенно порадовала колонна канадской украинской диаспоры, требовавшая войны с Россией до самого конца. Запомнился транспарант с надписью: «Ни один человек не может жить спокойно, пока жив хоть один москаль!»

«Господи! Спасибо Тебе за немца!» – подумал Максим, лег в постель хозяина дома и немедленно заснул.

Проснулся он поздним вечером. Посмотрел на стоявшую на тумбочке справа фотографию. На фотографии улыбались люди: высокий сухощавый мужчина в плавках, женщина в ку- пальнике с темными очками в руках и ребенок – мальчишка лет восьми с ярким надувным мячиком. Они стояли на пляже босые, подставляя лица солнцу. Солнце сияло на белоснеж- ных зубах и в глазах всей троицы. В нижнем правом углу фо- тографии имелась надпись «Гаваи 2057 г.». Такие фото стояли на книжных полках у родителей Максима с надписями «Ана- па», «Севастополь», «Геленджик».

Максим осторожно отдернул занавеску и посмотрел в окно. За окном темнело, но в домах свет не горел. Поселок ка- зался мертвым и брошенным.

Максим вышел во двор, обошел дом, и, выстрелом из

«клена» сбив замок с двери, выволок из подвала лопату.

Где тут церковь или кладбище, Максим не знал. Да и не хотелось одному ходить по мертвому поселку. Он начал рыть прямо перед домом. Рыл неглубоко – темно, да и времени было немного. Выкопав широкую яму с полметра глубиной, подошел к турнику и лопатой перерубил веревки. Он поймал себя на мысли, что избегает смотреть им в лица. Хотелось за- помнить их такими, какими они были на фотографии. Не при- касаясь руками, он лопатой затолкал их в яму и начал забра- сывать землей.

Набросав сверху холмик, он воткнул лопату в ногах. Рас-

пятия в доме он не видел и не знал, верующие ли были эти люди или нет. А если верующие, то кто? Католики? Проте- станты?

Поэтому Максим свел молитву к минимуму – перекре- стился и сказал:

– Упокой, Господи.

– Молодец, мальчик!

От неожиданности Максим подпрыгнул на месте и заози- рался вокруг.

– Да ты не бойся…

Из-за угла дома вышел темный силуэт, и стал медленно приближаться. Пистолет лежал далеко – быстро не допры- гнешь, и Максим не был уверен, что незнакомец позволит ему безнаказанно прыгать за пистолетами. Он стоял, разведя руки в стороны и мучительно соображая, что же сейчас делать.

– Не волнуйся, мальчик. Если бы я хотела тебя застре- лить – давно бы застрелила.

По голосу и по все четче видимым деталям приближа- ющейся фигуры Максим понял, что перед ним старая, очень старая женщина. Вооруженная старая женщина.

– Я хорошо стреляю.

Она, наконец, подошла, оперлась на длинное ружье, как на клюку, и посмотрела Максиму в глаза снизу вверх своими когда-то голубыми, а теперь выцветшими в светло-серый с прожилками голубого, глазами.

– Русский?

– Мэм, я… – Максим растерянно развел руками.

– Не ври, мальчик. – Старуха глянула исподлобья, – Не порть впечатление. Я не глухая. Ты молился по-русски.

– Я русский.

– Мне кажется мальчик, что ты не из местных. Не из местных русских, я имею в виду.

– А тут есть русские? – Максим решил играть в откры- тую. Старуха ему нравилась. Ну, или почти в открытую.

– Были, мальчик. Целая община русских была. Церковь русская. Кого-то увезли, кто-то смог убежать. Но тебя с ними не перепутаешь. Местные русские так не одеваются. Местные лю- бят свою одежду – такие рубашки вышитые… забавные. И ак- цента у них почти нет. Я, когда была молодая, чуть за одного вашего замуж не вышла, – голос старухи стал тихим, ровным, почти распевным. – Сильно его любила. Красивый был. Не сло- жилось у нас. Оно и к лучшему, конечно.

– А почему не сложилось?

– Порядки у нас разные. У них в общине порядки жесто- кие были. И красавец мой этими порядками с детства изувечен был. Любить не умел. Говорил о Боге, о матушке-России, а по- том обязательно о том, что вся Земля в ереси, кругом еретики, и только кровью ересь эту смыть можно. Все о войне с Росси- ей мечтал. Их так всех там учили – не столько любить друг друга, сколько ненавидеть всех, кто не такие, как они. На том и жили. На ненависти. Испугалась я. Вышла замуж за другого. Похоронила его позавчера. Моего Джона.

– Соболезную.

– Верю. Тебе трудно не верить, мальчик. Разве человек, у которого нет сочувствия, стал бы хоронить незнакомых ему людей только из благодарности за кров?

– Я не из благодарности. Старуха махнула рукой:

– Это все равно. Ты куда направляешься?

– Хочу попасть домой.

– Я тоже, мальчик. Я тоже. Мы все хотим домой.

* * *

Маргарет, так звали старуху, пригласила Максима в гости. К дому она ковыляла с трудом, опираясь на свое огромное ру- жье. Дома она поставила его в угол и с помощью Максима добрела до кресла, тяжело опустилась в него. Кресло тихо скрип- нуло под тяжестью ее тела. Маргарет была очень-очень стара.

– Мальчик, если хочешь выпить, то за моей спиной в баре стоит неплохой виски. Еще мой Джон покупал. Мой Джон лю- бил хороший виски. Он становился после него такой шалопай,

– старуха улыбнулась чему-то своему. – Нет, алкоголиком он не был. Он был молодец, мой Джон. Он был настоящим мужчиной. Хочешь есть?

Максим есть не хотел, но отказаться почему-то не по- смел – кивнул.

Откусывая от куска вчерашнего пирога с печенкой и от- хлебывая виски из большого толстодонного стакана, Максим почувствовал, что к нему начинает возвращаться утраченное на время чувство уюта.

«Странно, что не предлагает попариться в баньке, – по- думал Максим. – По сюжету самое время. Или это я должен просить в баньку истопить? Как это там было?»

– Чему улыбаешься, мальчик? Кстати, можешь и мне плеснуть немного.

– Да ничего особенного, – Максим резким движением отвинтил пробку и налил в стакан Маргарет. – В русском фольклоре есть такой постоянный сюжет: главный герой, Иван-дурак или Иван-царевич, попадает в izbushku к Babe- Yage с костяной ногой. Она его хочет съесть, но он уговарива- ет ее напоить, накормить его и даже истопить ему баню. А в конце она дарит ему какой-нибудь волшебный предмет.

– Похоже на Элиссон Гросс. Только у нее нет костяной ноги, и она ничего не дарит. Просто ест, – старуха улыбну- лась. – Не бойся, мальчик. Я тебя не съем. А почему у нее костяная нога?