И после этого атмосфера слегка изменилась. Вроде бы мы лежали вместе в обнимку, смотрели фильм – всё, как и вчерашним вечером. Но не разговаривали, не делились впечатлениями. Не смотрели друг другу в глаза, в конце концов. Из-за этого, когда парень, убаюканный лекарствами и спокойным фильмом, который должен был по идее быть романтической комедией, а на деле оказался лирической колыбельной, мне буквально хотелось выть. Но вместо этого я молча собрала свои вещи, не преминула уложить и вещи парня, которые он, кстати, в отличие от меня, не разбрасывал так сильно, а после легла рядом с ним. Я долго пыталась заснуть, так и не в силах решить, правильно ли я поступила. Только через несколько часов наконец-то пришло осознание, что это уже не имеет смысла. Что сделано, то сделано.

Утром всё было куда лучше. Гардинер, хоть и был чем-то опечален, что старался скрыть, а я притворялась, будто не замечаю, выглядел получше хотя бы потому, что уже не был таким больным. А ещё он улыбался и наконец-то смотрел прямо на меня. Это немного подняло мне настроение, но осадок всё равно остался.

Покинули мы Лавенхем как-то странно. Быстро, не оставляя после себя никаких следов, кроме закопанной под деревом бутылки с посланиями самим себе в будущее, кое-как попрощавшись с хозяйкой и не оглядываясь назад. Мы бы уехали совсем рано, если бы не пришлось ждать хозяйку до часу дня. При желании можно было сделать вид, будто нас здесь никогда не было, забыть про капсулу времени и больше никогда сюда не возвращаться. Но это нам было не нужно. Суть заключалась в том, что пусть мы и пробыли здесь совсем мало времени, воспоминания, полученные здесь, всё равно стали уникальными и ни в коем случае не должны были исчезнуть, стёршись из нашей памяти. Уверена, Фил считал так же.

На сей раз дорога домой не показалась такой длинной. То ли привыкла, то ли ещё что, но мне даже показалось, что мы и часа не ехали. Возможно, причиной этому стало моё нежелание прощаться с парнем. Хотелось оттянуть этот момент как можно дальше, вот он назло и наступил так быстро.

Попрощались мы, вопреки всему, тепло. Меня действительно удивляло то, что этот человек способен так легко прощать. Улыбнувшись на прощание, Фил сказал:

- В качестве компенсации за моральный ущерб я решаю, когда мы поедем обратно за бутылкой.

Я легко и весьма охотно согласилась. Мы не поставили никаких чётких рамок, когда должны были прочитать эти письма, в чём была особая прелесть. Поэтому я надеялась, что не слишком сильно удивлюсь, если в один прекрасный день парень заявится ко мне и прокричит: «Едем!»

Когда Фил уехал, в который раз пообещав забрать меня после курсов, я зашла в дом. Предстоял, по всей видимости, долгий разговор с мамой, которой я за всё это время так и не позвонила. В глубине души теплилась надежда, что мне всё же прилетит не так сильно, однако морально я всё же старалась подготовить себя к любой реакции с её стороны. Но только не к тому, что Люси выбежит в коридор и остановится на месте как вкопанная, увидев меня. И явно не обрадуется.

- Кэтрин… - как-то жалобно протянула она. – Ты… вернулась пораньше?

- Так уж получилось, - я постаралась улыбнуться. – Очень злишься, да?

Люси отрицательно покачала головой, отчего-то нервно покосившись на дверь. Она повторила это движение несколько раз, переводя взгляд то туда, то на меня, а потом обратно, поэтому я не удержалась и тоже взглянула туда, чтобы не увидеть… ничего, кроме входной двери, конечно же. Чувствуя себя в какой-то степени обманутой, я нахмурилась, после чего посмотрела на маму и прямо спросила:

- Кого-то ждёшь?

Она вздрогнула из-за звука моего голоса, заставив меня начать подозревать… Боги, нет. Только не говорите, что…

- Ты ждёшь Арона? – озвучила я волновавший меня вопрос.

Женщина удивлённо посмотрела на меня.

- Нет, - обескураженно выдала она. – Я не жду его. Наше сотрудничество продолжается, но это не даёт ему никакого права появляться на пороге моего дома, не являясь даже другом… По сути, не являясь никем.

- А он тоже так считает?

Вот и зачем, спрашивается, я задала этот вопрос? Давно ведь повторяла самой себе: нужно уметь держать язык за зубами… Так почему же никак не научусь этого делать?

В глазах Люси сверкнул недобрый огонёк. Оно и немудрено, ведь меньше всего она ожидала по возвращении услышать от меня именно эти слова. А я взяла и сказала.

- И ты туда же? – это звучало скорее как утверждение, чем вопрос. Глаза женщины искрились от гнева, а в уголках появились слёзы, которым не суждено было даже скатиться по щекам – она тут же настолько незаметно, насколько только могла, вытерла их. Почти что с вызовом посмотрев на меня, она спросила: - Вот что такое, скажите мне на милость, я сделала? Чем я заслужила такие подозрения со стороны окружающих, а главное – со стороны своей собственной семьи? За столько лет я настолько привыкла к этому «Высшему и культурному обществу», готовому раздуть из мухи слона и поливать тебя грязью за спиной, улыбаясь тебе в лицо. Если ты отравишься и пожалуешься на тошноту – будешь беременной. Однажды выпьешь чуть больше дозволенного на вечеринке – станешь алкоголиком. Я действительно привыкла к этому, потому и не удивилась, когда повсюду начали трещать о том, что наш с Робертом брак разваливается по причине моей измены. Я даже не удивилась тому, что все посчитали, будто я так поступаю из-за денег. Но меня… ошеломило то, что даже вы в это поверили.

Я нервно закусила губу. Ведь я же имела в виду совсем не это…

- Я верю тебе, мамочка, - отчего-то тихо произнесла я, заставив Люси удивлённо посмотреть на меня. – Если и были моменты, когда я сомневалась, сейчас всё не так. Не в твоих принципах поступать так. Даже если бы ты вдруг захотела быть с Ароном, зная тебя, могу заявить: Роберт был бы первым, кто узнал об этом. И ты бы не раздражалась из-за всего этого. Ты бы раскаивалась.

Если я и могла быть в чём-то уверена, так это в реакции своей мамы. Не могу считать себя человеком, который хорошо разбирается в людях, но всё же свою маму я знаю достаточно хорошо. Если бы такое случилось, она бы не смогла перестать винить себя за то, что у неё возникли мысли расстаться с человеком, с которым вместе провела не один десяток лет.

- И что же тогда ты хотела сказать мне этим? – почему-то так же тихо спросила женщина, словно кто-то мог услышать нас, а мы обе так боялись этого.

- Ты злилась, что тебя обвиняют, - неуверенно начала я, ведь всё же странно было чувствовать себя так, будто это я даю совет собственной матери, а не наоборот, - что тебе никто не поверил, даже мы с папой. Но… Не знаю, говорила ли ты что-либо Арону, и всё же, сказала ли ты хоть что-то папе? «Ты же знаешь, что это не правда, я бы так не поступила». Это до жути банально, но и этих слов было бы достаточно. А ты…

«Ты просто молчала», - именно это захотелось сказать мне, но я запнулась на полуслове. Потому что, оказывается, легче всего обвинять человека в недостатках, которые есть и у тебя самого. Я так злилась из-за всей этой ситуации родителей, так расстраивалась из-за того, что они не могут поговорить. Наверное, отчасти это было связано с тем, что в моих отношениях происходило то же самое. Вместо того, чтобы учиться на ошибках близких, мы, не посвящая в это друг друга, просто наступали на одни и те же грабли по очереди, а потом прятали синяки на своих лбах. А ведь всегда можно было, пусть и завуалировав ситуацию, пусть и подолгу подбирая слова, кратко рассказать друг другу обо всём и… Быть может, прийти к какому-то выводу.

Судя по взгляду Люси, мне не требовалось заканчивать предложение, чтобы она поняла, о чём я. Однако вместо того, чтобы дать какой-либо ответ на мою реплику о ней и отце, она вдруг спросила:

- Наш мальчик тоже откровенностью не блещет, да?

- Не только он, - грустно сказала я. – Это наша общая проблема. Но мы договорились, что через неделю обязательно всё друг другу расскажем. Может вы с папой сделаете то же самое?