Аластер все-таки оставался умным, пронырливым, проницательным стервецом. В один прекрасный вечер он бросил рядом с Фабианом совсем маленький сверток и грациозно опустился на него. Он потянулся к губам Фабиана и застыл в сантиметре от них.

– Ты должен любить меня всю ночь, Фальк. Страстно и непрерывно, – с придыханием произнес он и засмеялся.

Фабиан вытянул из-под него сверток и поднес к его носу.

– За это? – скептически спросил он.

– За это, – охотно подтвердил Аластер, устраиваясь на его коленях. – Я, кажется, рассказывал тебе, что люблю твою кипельно-белую репутацию настолько, что не скажу ни слога, ни звука из имени того гениального нелюдима, которого знает один знакомый одного знакомого одного человека, которого я знаю, но не хотел бы знать. И между прочим, ты должен мне ужин из «Четырех сезонов», – торжествующе закончил он.

– Только если это будет ужин в «Четырех сезонах», – недовольно огрызнулся Фабиан, подозрительно глядя на него.

Аластер упал на диван и раскинул руки.

– На кой мне тащиться в этот вертеп, Фальк? Это тебе нужно стветиться на людях, обращать на себя внимание, что там еще. Мне же хочется всего лишь насладиться их кухней, – словно в полусне говорил Аластер, слабо улыбаясь. – О, их птица, о, их десерты… Между прочим, – внезапно вскинул он голову, и остро посмотрел на Фабиана, – это странная штука, что ты держишь в руке. Утоляет боль, кажется, не сказывается на интеллекте, почти не влияет на память, но человек становится обжорой.

– Обжорой? – хмыкнул Фабиан, вспоминая тощего и сутулого Содегберга, который пил черный кофе без сахара, а на тех званых вечерах, на которых Фабиан его встречал, мог весь вечер отсидеть над крошечной порцией закуски. По крайней мере, раньше Содегберг вел себя именно так.

– И говорливым, – неодобрительно цыкнул Аластер и осуждающе покачал головой.

Фабиан вспомнил несколько последних встреч с Содегбергом и усмехнулся: от него не требовалось произносить даже формальных реплик типа «Да что вы говорите», Содегберг говорил и за себя, и за того парня. Он разбрасывался громкими и напыщенными фразами, спорил с самыми разными виртуальными противниками, которых Фабиан не без усилий узнавал, и при этом бесконечные словесные потоки, которые извергал из себя Содегберг, оказывались малоинформативными. Или Фабиан был пока недостаточно ловок, чтобы даже в этой словесной шелухе отыскать жемчужин на пару ожерелий.

– Я с огромным удовольствием задолжаю тебе пять ужинов из «Четырех сезонов», если ты начнешь терапию, Армониа, – сказал Фабиан, глядя на него.

Аластер картинно уронил голову, прикрыл глаза рукой и застонал.

– Фальк, не строй из себя всеобщего спасителя, и я не буду говорить, куда тебе засунуть твое благородство, – скривился он. – Займись лучше своей личной жизнью. Александрой Рушити, например. Или Агнией Колмогоровой, которая очень хочет получить долю твоей личной жизни.

Он неожиданно ловко перевернулся на бок и, облокотившись, прищурил глаза, разглядывая Фабиана.

– Нет, я могу понять прекрасную амазонку Александру Рушити, я могу понять и тебя, позарившегося на нее. Но мой драгоценный Фабиан, эта Агния, которая могла бы сойти за милашку, она тот еще чирей на заднице. И она хочет тебя. А что эта Колмогорова хочет, то она получает, – мурлыкал он, сыто улыбаясь.

– Что, и Велойча? – деланно ужаснулся Фабиан.

Аластер захохотал.

– Дама Летиция гетеросексуальна окончательно и бесповоротно, даже моя маменька не может припомнить, была ли у Велойча хотя бы одна любовница, хотя бы для приличия, – самодовольно говорил он, оседлывая Фабиана. – Нет, милый, нет и еще раз нет. Эта Колмогорова наверняка просто хотела просочиться на такое событие. Твоя теща расстаралась на славу.

Фабиан обхватил его талию руками; он рассеянно поглаживал пальцами прохладную кожу Аластера. Услышав его слова, Фабиан поморщился, недовольно цыкнул.

– Оставь, – раздраженно бросил он. – Я ничего не имею против Оппенгейма даже в качестве будущего родственника. Но эта горгулья… она – горгулья.

– А моя маменька была бы в восторге от такого зятя, как ты, милый, – захихикал Аластер, лаская языком его шею. – И она прелесть, не считая этих шавок. Восемь пудельков, милый, восемь!

– Ты предлагаешь мне жениться на тебе? – с любопытством спросил Фабиан. Аластер с упреком посмотрел на него. – Ты хочешь жениться на мне? – предположил он.

– Чем ты слушаешь, Фальк, – надулся Аластер, неторопливо расстегивая ему рубашку. – Моя маменька была бы не против заиметь тебя в качестве зятя. Она сама все еще Армониа, но отродье от того тренера зовут Томассон. Не путать с Томазин, – сострил Аластер и захохотал. – Ей уже девятнадцать. Можешь брать.

Фабиан поморщился. Он встал, удерживая на себе Аластера, пошел в спальню. Аластер крепко обхватил его ногами.

Аластер спал, редко и тяжело дыша. Фабиан проверил его пульс, коснулся рукой холодного и покрытого липким потом лба. Затем он огляделся. Немногим раньше Аластер устроил грандиозный ремонт в своей квартире, и ко многому в ней Фабиан все еще не мог привыкнуть. Мебель тоже была новой, и пока Аластер спал, можно было беспрепятственно отыскать, куда он прятал наркотики. Что Фабиан найдет не все, он не сомневался, Аластер был мастер прятать свои стафы в своей квартире, но лишить Аластера хотя бы некоторых – уже хорошо. В какой-то момент он вздрогнул и оглянулся. Аластер следил за ним и ухмылялся.

– Да, да, милый, и там, – оскалил он зубы, недобро зарычал и облизал губы, стирая пальцем кровь из трещины на нижней губе.

– Все? Или еще есть? – угрюмо спросил Фабиан, глядя на изящные коробочки, больше похожие на подарочные футляры для колец. Аластер подложил подушек себе под голову, устроился поудобней, расставил шире ноги.

– Ты искренне полагаешь, что я признаюсь? – невинно спросил он.

– Какого хрена ты пичкаешь себя этой дрянью? – мрачно спросил Фабиан, продолжая осматривать ящики в комоде. Он чувствовал, что неправильно ищет, что логика Аластера как раз эти ящики и исключает, но хотел быть уверенным. В коробочках было слишком мало таблеток, чтобы решить, что обнаружена хотя бы половина.

– А что еще мне делать? – вежливо спросил Аластер. Фабиан резко развернулся к нему.

– Я всегда знал, что эта твоя дурь – оттого, что тебе нечем заняться. – Жестко сказал он.

Аластер криво усмехнулся, и Фабиан наконец увидел его – взрослого человека – за вуалью прозрачной кожи, капризных улыбок и модной одежды.

– Мне есть чем заняться, Фальк, – тихо произнес Аластер. – Но зачем?

– Боюсь, я не понимаю тебя, – вежливо ответил на это Фабиан, уселся в кресло и улыбнулся. – В шестнадцать лет не любому ли щенку кажется, что он постиг смысл жизни, достиг ее вершины, и все остальное – не путь ли вниз. Это что-то связанное с возрастными особенностями, милый. Потом человеку исполняется семнадцать, и оказывается, что жить стоит. Тебе уже за двадцать, и ты все еще пытаешься остаться шестнадцатилетним щенком?

Аластер закрыл глаза и уронил голову на подушки. Фабиан смотрел на него, и ему было тревожно.

Затем, подремав немного – так, по крайней мере казалось Фабиану, – Аластер вновь вскинул голову.

– Тебе повезло, Фальк, – усмехнулся он. – Тебе бесконечно повезло. Ты взбираешься куда-то наверх по какому-то зиккурату, ступень за ступенью, ступень за ступенью. Ты нарисовал себе, что в самом верхнем храме будет что-то невероятное. Знаешь, наверное, тебе и откроется нечто невероятное. Ты – ты избранный. Тебе нужно просто выйти на улицу, и с тобой столкнется либо настоящий единорог, либо сам дьявол. Рядом с тобой интересно. Рядом с тобой очень интересно. Очень.

Он моргнул и опустил голову на подушку. Фабиан ждал.

– Убрался бы ты прочь, Равенсбург, – тихо сказал Аластер. – Тебе нужно проверить состав таблеток и порошков, построить заговор против Содегберга, подпилить ножки стула под Велойчем, убрать Садукиса и еще тысяча и одно дело из твоих прямых должностных обязанностей.