– Не стоит. Пример слишком показателен, настолько, что в соответствии с какими-то там метаисследованиями его приводят в качестве аргумента каждые полторы секунды.
– Да. Мне остается надеяться, что за полторы секунды до меня этот аргумент приводил какой-нибудь отличник, а не двоечник, а сейчас им размахивает хотя бы аспирант. В любом случае, Фабиан. – Содегберг развернулся к нему. – Модель государственности, которую мы обслуживаем, может показаться громоздкой, но она эффективна, надежна, позволяет взрастить или отобрать отличные кадры. Вы тому пример. Тому, что мы сейчас говорим на равных, вы обязаны именно Консульской Республике. В какой-нибудь автократии вы едва ли бы получили шанс выбраться из той глуши. Согласны? Стабильность, мой юный друг, стабильность – это достоинство. Это – государственная добродетель. И я горжусь тем, что я наравне с вашими коллегами, что мы все стоим на ее страже.
Он положил руку Фабиану на предплечье и оперся на него. Его рука подрагивала, и Фабиан был уверен, что Содегбергу не мешало бы забросить в организм той дури, о которой упоминал Аластер. Но в его компании Содегберг вряд ли решится на такое, и Фабиан упрямо интересовался, что именно он понимает под стабильностью, что из себя представляет государственная добродетель в социологическом и онтологическом плане, и какие механизмы предусмотрены отцами-основателями, чтобы не допустить неоправданной реформы Республики. Содегберг отвечал; до машины оставалось около тридцати метров, и он шел все медленнее. Фабиан внимательно смотрел на него, не особенно вслушиваясь в его речи: Содегберг говорил красиво, но общо. А затем Фабиан смотрел вслед машине, в которой Содегберга увозили в Госканцелярию, и прикидывал, в каких архивах ему следует покопаться, чтобы выяснить, что за бумажки такие, по мнению Госканцлера, могут предотвратить катастрофу. И еще: кто может подсобить с доступом к медкарте Содегберга.
Совет магистрата по образованию в очередной раз рассматривал меры по совершенствованию интеграции детей с особыми потребностями. На заседании совета присутствовал не только Колмогоров, два из десяти консулов, рядовые члены Консулата, включая Фабиана, но и много, очень много журналистов. Инфоканалы назойливо муссировали тему, что значило только одно: огромный бюджет, на который рассчитывал совет. Шестой Консул уже намекнул на увеличение финансирования на треть; Фабиан уже отметил, что совет, который он имеет честь возглавлять, тоже готов направить усилия на более детальное изучение проблем по интеграции. После заседания, пресс-конференции, многочисленных интервью и круглых столов банкет воспринимался как еще одна обременительная обязанность, по крайней мере первые полчаса. Постепенно напряжение отступило, желание продолжать беседы на серьезные темы увяло на корню, и настроение улучшилось. Агния Колмогорова была счастлива видеть Фабиана. Она засыпала его вопросами о свадебных планах, о том, где они с Валерией собираются покупать дом и как планируют провести медовый месяц. Фабиан неопределенно отвечал и поглядывал на исполнительного директора социального фонда, в котором она была то ли сотрудницей, то ли ширмой. Директором была женщина лет тридцати, высокая, спокойная, привлекательная, черноволосая и коротко стриженная, смуглая, с крупным ярко-вишневым ртом, одетая в брючный костюм. Она позволяла Агнии говорить о всякой чуши, но осаживала одной-двумя фразами, когда та пыталась заводить речь о делах.
– Мне кажется, я помню Валерию Оппенгейм, – сказала Александра Рушити, избавившись наконец от Агнии. – Очень исполнительная молодая леди. Хотя мне не казалось, что она очень хорошо понимает, что делать с детьми. Особенно с такими детьми.
Фабиан усмехнулся.
– Будьте снисходительны к ней. Этого не понимают ни консулат, ни магистрат, а вы требуете понимания от восемнадцатилетней девушки. Или сколько Лери было тогда? – ответил он.
– Около этого. Но она успешно справлялась. Она очень мужественный человек. Работа с такими детьми требует особых качеств. – Александра Рушити вздохнула. – Впрочем, каждый из нас занимается тем, к чему испытывает склонность. Вы ведь возглавляете этот ужасный совет по фундаментальным наукам? – она склонила голову к плечу, криво улыбнулась. – Должна признать, мои академические успехи были не просто жалкими, они были просто мертворожденными. Но дайте мне идею, и я сделаю из нее прибыльное предприятие.
– Должен признаться, – отсмеявшись, повторил ее слова Фабиан, – для того, чтобы возглавлять совет по поддержке фундаментальных наук, вовсе не обязательно быть преуспевающим ученым. Я политик и самую малость экономист. Мне хватает для того, чтобы ученые считали меня очень хорошим человеком.
Агния Колмогорова звонко смеялась в нескольких метрах от них. Фабиан покосился в ее сторону. Александра Рушити тоже.
– Я помню тех старичков, которых наши кураторы и преподаватели помоложе называли настоящими учеными, – задумчиво сказала она. – Это были те еще старички. Говорили умнейшие речи, но вне этих речей были совершенно беспомощны.
– И еще они очень любят цитировать себя, – добавил Фабиан и закатил глаза под ее смех.
– Вы действительно женитесь? – неожиданно спросила его Александра Рушити.
Фабиан поднял брови.
– Да, – ответил он. И улыбнулся.
– Это смелое решение.
– Александра, – бархатным голосом произнес Фабиан. – Это не решение. Разве можно назвать смелым решением оглашенное при четырехстах гостях намерение жениться?
– Но вы собираетесь жениться.
– Собираюсь.
– На Валерии Оппенгейм.
– На Валерии Оппенгейм.
– Но… – начала она. Фабиан пожал плечами и посмотрел в сторону.
– Расскажите лучше о фонде. Потому что если судить по Аглае Колмогоровой, впечатление складывается неоднозначное.
– Агнии, – поправила его Александра Рушити. Ее губы дрогнули в улыбке.
– Неважно. Ее имя все равно ничего не значит, значима лишь фамилия. Но вот я знакомлюсь с вами, и мне кажется, что этот фонд не так уж бесцелен.
Фабиан отсалютовал ей бокалом; Александра польщенно улыбнулась.
По окончании приема Фабиан предложил Александре подвезти ее домой. Она согласилась. Он велел водителю подождать пару минут и выбрался вслед за Александрой.
– Мне кажется, здесь живет очень много студентов, – произнес он, подозрительно осматривая здание.
-– Мне давно нужно было переехать в более приличный район, – призналась Александра. – Но мне нравится.
Фабиан улыбнулся и кивнул.
– Не забывайте. Вы обещали мне более близкое знакомство с фондом, – сказал он, протягивая ей руку.
– Обязательно, – ответила Александра, пожимая ее – по-женски, мягко, бережно, позволяя ему осторожно погладить кожу на тыльной стороне, скорее, настаивая на этом и дрожа, когда его пальцы щекотали ее кожу.
Затем Фабиан шел к машине; Александра вошла в дом, закрыла входную дверь и привалилась к ней. Она спрятала лицо в ладонях и недоверчиво засмеялась.
========== Часть 18 ==========
Фабиан требовал, чтобы Аластер познакомил его со своим дилером. Аластер смеялся и отказывался. Фабиан требовал, чтобы Аластер прекращал потреблять свою дурь и отправлялся на лечение в клинику, благо папенька без вопросов отстегнет любую сумму на благое дело, и Аластер смеялся еще громче.
– А зачем? – спрашивал он.
Фабиан приводил самые разные аргументы: это отвратительно, противоестественно, это разрушительно, особенно учитывая любовь Аластера к экспериментам и его жажду попробовать новые вещества. Фабиан консультировался с самыми разными людьми – химиками, психиатрами, токсикологами, социальными работниками, как бы невзначай, как бы из праздного любопытства, и примеривал все, что узнавал, на Аластера. Тот смеялся, звонко, громко, одновременно и радостно и горько, и отмахивался от забот Фабиана. Его интересовали самые разные вещи, все еще интересовали, но Фабиан не мог не отмечать, что интерес Аластера становился все более однобоким, все сплетни, которые его привлекали, были как-то связаны либо с сексом, либо с наркотиками; с ним становилось все труднее говорить на общие темы, и Фабиану хотелось заполучить какое-то право, непонятно какое, но достаточное для бюрократов, чтобы быть в состоянии упечь Аластера в клинику пусть даже против его воли. Потому что Аластер всегда был хорошеньким мальчиком, становился хорошеньким, а затем и ослепительно прекрасным юношей; но Фабиан превратился в мужчину – сам не заметил, кажется, еще учился в Академии, просто понял однажды, что он – мужчина, взрослый человек, а Аластер оставался юношей. Он словно сделал глоток из колодца вечной молодости – был тонкокостным, с кожей прозрачной, мерцающей, фарфорово-белой, с беззаботным юношеским смехом, с шелковыми розовыми губами – и отказывался взрослеть. И Аластеру тем легче было сохранить иллюзию вечной молодости, чем категоричнее он отказывался выползать из своего логова на улицу. Фабиан не был уверен, что он когда-либо после училища проводил с Аластером время на свежем воздухе. Этот говнюк знал все о клубах, о людях, которые по этим клубам шатались, о людях, которые отказывались светиться в этих клубах, а предпочитали замкнутые общества с самыми разными интересами, устраивал вечеринки у себя дома, время от времени выбирался на вечеринки к знакомым, ночи проводил, развлекаясь, и ночью выглядел эфемерным, почти призрачным юношей. Днем Аластер спал, и Фабиан, когда видел его, удивлялся, насколько неестественно старым он казался в солнечном свете, насколько плохой была его кожа, какими безжизненными – волосы, как неприятно дрожали его руки.
