– Увы. Он с постной миной отстоял все это время рядом с мамашей Оппенгейм, – безразлично ответил Фабиан, усаживаясь рядом с ним. Аластер положил ноги ему на бедра и сыто потянулся.
– Садукис? – ухмыльнулся он.
– Садукис бежит от тетки Оппенгейм, как от чумы. Он заседаний бюджетной комиссии не так боится, как этой Юноны.
Он погладил Аластера по бедру и сделал глоток коктейля.
– Кстати, как тебе мои туфли? – Аластер поднял ногу и пошевелил ступней. Фабиан фыркнул и засмеялся, потому что туфли у Аластера напоминали обувь Валерии – цветом, материалом и стилем.
– Ты говнюк, – согласился Фабиан.
– Та женская херня, которую напялила на себя твоя племенная кобылка, смотрится куда хуже, признайся. Ну! – потребовал Аластер.
– Конечно, – безразлично ответил Фабиан и зевнул.
– А Велойч? Велойч пытался домогаться тебя? Или он просто явился облаченным в траур, забился в уголок и бросал на тебя трагичные взгляды?
– Велойч явился в сопровождении дамы и выглядел довольным жизнью, – ухмыльнулся Фабиан.
– Каков подлец, – печально вздохнул Аластер. – И кто та несчастная?
– Племянница Колмогорова. Некая Агния.
– Агния Колмогорова? – многозначительно произнес Аластер. – Не та ли, случайно, которая пытается руководить фондом социальной интеграции… – он покрутил пальцем у виска, – детей?
– Пытается руководить? – уточнил Фабиан.
– Пытается. – Аластер хитро прищурился. – И в прошлом году ревизионная комиссия даже сочла возможным не обращать внимание на ее гардероб, который почему-то был представлен как прочие расходы. Два года назад дядюшке Колмогорову повезло куда меньше. А гардероб у нее знатный, почти как у бывшей мадам Альбрих. – Он подмигнул Фабиану. Тот кротко улыбнулся и сжал руку на икре Аластера. Тот оскалился; Фабиан сжимал руку все сильнее, впиваясь пальцами в мышцы. Аластер попытался выдернуть ногу из его хватки. Фабиан улыбался и смотрел на него; Аластер пнул его свободной ногой. Он взвыл и завопил, чтобы чертов Фабиан отпустил наконец его ногу, и затем с обиженно оттопыренной рукой массировал ее. – Придурок пещерный, – бормотал он. – Все-таки фронтир живет и здравствует в тебе.
Он замер, обернулся к Фабиану.
– А Содегберг был?
– Был, но очень недолго, – спокойно произнес Фабиан, внутренне подобравшись. Аластер улегся у него на коленях и хитро улыбнулся. Фабиан провел пальцем по его скуле и ухватил за подбородок. – И конечно же, ты можешь предположить, почему он был, но недолго.
– Я слышал краем уха, – промурлыкал Аластер. – Но только слышал, и только краем уха…
Фабиан легонько ущипнул его за мочку. Аластер потянулся к его губам; но Фабиан ухватил его за волосы и дернул назад.
– Ну? – вежливо спросил он.
– Что старикашка очень хочет умереть на своем рабочем месте, а не в каком-нибудь хосписе.
– Хосписе? – задумчиво переспросил Фабиан. – Здоровье у него неважное. Очень неважное. Но чтобы настолько?
Аластер, чьи волосы все еще держал в пригоршне Фабиан, и который все еще держал бокал с коктейлем, умудрился усесться на его коленях и обхватить ногами талию. Фабиан с любопытством смотрел, как он изворачивается.
– Но ты всего лишь слышал и всего лишь краем уха.
– Да-а-а, – широко улыбнулся Аластер. – И я иногда задаюсь вопросом, о великий государственный муж, если закон считает нужным установить нижнюю возрастную границу для разных там действий, то почему бы ему не установить и верхнюю? А то геронтология совершенствуется, реювенальные терапии становятся такими классными, что обновляют до восьмидесяти процентов клеток за курс в две недели. Не хочу, чтобы мной управлял двухсотлетний старикашка. Не хочу…
Фабиан подтянул его к себе.
– И при чем здесь Содегберг? – спросил он.
– При том, что он вынужден жрать обезболивающие, чтобы держаться на ногах, – криво усмехнулся Аластер. – Я знаю одного человека, который знает одного человека, которого тебе совсем знать не нужно, чтобы не заляпать репутацию. Но у него есть знакомый, который делает офигенные стафы. Просто офигенные. Дизайнерские. И обезболивающие тоже. И другой мой знакомый говорит, что охранник до скрипа чистенького Томазина кое-что мощно обезболивающее у этого парня заказывает.
– А что за вещества он делает для тебя? – холодно спросил Фабиан, изучая его лицо. Аластер невинно улыбнулся.
– Тебе действительно хочется знать? – интимно прошептал он, выгибаясь и прижимаясь к нему. – Он кое-что сделал для нас. Хочешь попробовать?
Фабиан поморщился. Аластер беспечно пожал плечами и осторожно провел языком по его губам.
– Хотя тебе едва ли необходима эта дурь, – шептал Аластер, целуя его шею. Внезапно он замер и захихикал. Заглянув Фабиану в глаза, он тонким гаденьким голоском проговорил: – Хотя рядом с той жеребицей скорее всего еще как.
Фабиан шлепнул его по спине. Аластер засмеялся – сначало тихо, затем громче, затем захохотал. Фабиан тряхнул его, а он все хохотал.
– Ну ладно, Фальк, ладно, не сердись, – повиснув на нем, переводя дыхание, тяжело дыша ему в шею, шептал Аластер. – Тебе вообще не нужна никакая дурь. Тебе своей хватает.
Его горячее дыхание, его жаркий шепот, его лицо, покрытое испариной, его подрагивавшие руки, его лихорадочные ласки возбуждали Фабиана, душили, окутывали знакомой, непроницаемой пеленой; в его ноздри прокрадывался пряный, тяжелый аромат Аластера, и губы Фабиана высыхали, и зубы ныли от желания, которое разгоралось тем сильней, чем покорней и чем изобретательней был Аластер.
Фабиан с удвоенным вниманием наблюдал за Содегбергом на расширенном заседании консулата. Старик выглядел фигово, но очень ловко скрывал это. Он отодвинул кресло от стола, задумчиво обмахивался листом бумаги, неторопливо переговаривался с соседом. Он всегда был длинным скорее, чем высоким, тощим скорее чем худым, с не самым здоровым цветом лица. Для старика он держался неплохо. С другой стороны, когда заседание закончилось, Содегберг оставался сидеть в кресле и вышел из зала одним из последних. Фабиан обернулся к нему.
Содегберг подходил неторопливо; Фабиану казалось, что он растрачивает последние силы на то, чтобы не шаркать по-старчески.
– Удивительно скучное было сегодня заседание, господин ваан Содегберг, – хитро прищурился Фабиан.
Содегберг похлопал его по спине и положил руку на плечо.
– Мы находимся в рецессе после волны восстаний, после выборов и перевыборов, да еще и перед каникулами. Неужели вы думаете, мой юный коллега, что у кого-то есть желание фонтанировать в пустоту? М-м, я не смог поздравить вас и Валерию на балу лично, к вам очень трудно было пробиться, – говорил Содегберг, щурясь, словно свет – яркий, но теплый и рассеянный – ослеплял его и причинял боль, – Кадрия превзошла себя с этим приемом. Грандиозно. Просто грандиозно. И поздравляю. Валерия – очень достойная пара такому успешному человеку.
Он снова похлопал Фабиана по плечу.
– Вы позволите проводить вас к машине, господин Содегберг? – предложил Фабиан.
– А? – переспросил Содегберг. – А, да-да, очень мило с вашей стороны.
Он шел медленно, пытаясь выдать это за неторопливую походку, любопытствовал, как поживают Оппенгеймы, но ответы не слушал совершенно. Куда охотней он обсуждал планы консулата на будущий квартал, новые проекты магистрата, новые назначения в дипломатическом корпусе.
– Да, и не мешает, наверное, еще раз обсудить с Садукисом кандидатуры одиннадцатого и двенадцатого консулов. С одиннадцатым я почти уверен, а вот на пост двенадцатого вполне можете претендовать вы, если в этом году с назначением не получится.
– Мне кажется, что плюралистическая модель управления все меньше оправдывает себя, господин Содегберг, – вежливо заметил Фабиан.
– Вам кажется, – проскрежетал Содегберг. – Она оправдывает себя уже которое десятилетие. Залог стабильности Консульской Республики – в единстве разнообразия. Все эти единовластия, с которыми носятся вульгаристы от политики, не привели ни к чему хорошему. Вам напомнить, что именно единовластие привело к распаду единого североамериканского государства на весь этот горох?
