Он смотрел на Фабиана, и губы его то ли улыбались, то ли не улыбались. Рот Фабиана наполнился горьковатой слюной; он осторожно сглотнул ее. Слова он понимал. Что они значили вместе – вроде как то же. Что этот Эрдман скрывал за ними – нет. Но мурашки у него по спине отчего-то побежали.
– Вы неглупый мальчик, Фабиан. Тесты говорят даже, и повторяют вполне настойчиво иное – вы очень умный мальчик. Не так ли? – ровно спросил Эрдман.
Фабиан кивнул. До размещения в этой школе он был вынужден делать немало тестов. Соответственно, у него было немало возможностей убедиться, что он мог их делать очень неплохо. Когнитивные – беспроблемно. На память, логику, что там еще – с легкостью. И кажется, куратор Эрдман только что подвел его к мысли о том, что тесты – не самое существенное. Возможно, та тетенька-кризисный психолог тоже могла его чему-то научить, чему-то неизъяснимому, чего от него хотел Эрдман.
А тот положил руку на плечо Фабиана и улыбнулся.
У него была неловкая улыбка. Словно он был непривычен кривить губы по таким лекалам. Ухмылки у него получались замечательно, и очень выразительные ухмылки. Фабиан удивлялся, вновь и вновь читая в очередной ухмылке куратора что-то новое. А с улыбкой, которая должна была обозначать расположение и вызывать чувства положительные и искренние, получилось нехорошо. Она была натянутой, и ей не хватало той самой искренности, которой были наполнены некоторые легкомысленные, будничные фразы до этого.
Куратор Эрдман погладил его по плечу двусмысленным жестом: одновременно подбадривая, вдохновляя – и что-то еще, от чего холодная змейка пробежала по позвоночнику. Затем он перестал улыбаться и отчего-то снова перевел взгляд на дверь. Фабиан ждал.
– Вам предстоит влиться в уже сложившийся коллектив. Я бы не стал говорить о стабильности векторов отношений во втором и тем более первом легионе, молодой человек. Вы понимаете, о чем я?
Фабиан кивнул. Он не понимал.
Кажется, куратор Эрдман понимал это, уже когда задавал вопрос. Даже когда готовился задавать его.
– Вам предстоит найти свое место в этом коллективе. Я всегда старался вдохновить мой второй легион на предельную открытость дружеских отношений, – сдержанно улыбнулся Эрдман. – Второй легион – это хорошее время и хороший возраст, Фабиан. Я надеюсь, вы будете ценить его. – Он вздохнул. – Впрочем, что я. – Он смотрел на серьезного Фабиана, терпеливо ждавшего в соответствии с некими одному ему известными инструкциями, когда Эрдман выговорится. Дисциплинированность – это хорошо. Но это ширма, за которую едва ли заглянешь. Что значит – проблемы. Проблемы, которые мальчик будет решать сам. Возможно, не лучшим образом. Он не производил впечатления конфликтного ребенка. Ничто в рапортах многочисленных социальных работников, психологов – кризисных и возрастных, в отчете дежурной семьи не говорил о его конфликтности. И при этом его глаза подстегивали странную неловкость где-то под ребрами; Эрдману сделалось беспокойно под пристальным, немигающим взглядом Фабиана. Невозможно было даже понять, понимает ли тот, к чему ведет и о чем говорит Эрдман. А ему очень не хотелось проблем. – Фабиан, ваши обстоятельства – они сложны, за этой дверью вы будете единственным в таком положении. Это не делает вас исключительным, кадет. Вы – один из них. Вы – один из нас. Мне хотелось бы, чтобы вы были открыты для дружбы и приятельства. Но мне хотелось бы, чтобы вы понимали: вас могут не принять сразу. Надеюсь, вы будете готовы и к этому. Вы понимаете?
Фабиан кивнул. Эрдман снова потрепал его по плечу и открыл дверь, подчеркнуто стараясь не шуметь. Фабиан сжал зубы. Ему казалось, что он ступает в бездну.
Поезд уже лоснился в красноватом солнце. У восемнадцатилетнего Фабиана отчего-то дрогнули в улыбке губы – в улыбке предвкушения, не меньше. Еще немного времени, и наконец перед ним остановится поезд, перед ним откроется еще одна дверь и начнется еще один этап его жизни. Ему везло. Ему очень везло понимать: вот, закончился один этап, вот, начинается второй. Отца перевели к чертям в захолустье – мать так называла это назначение, и Фабиан знал: новый этап. Новая школа, новые временные друзья, новые временные тайны. Отца перевели еще дальше: словно какая-то сила, прикрываясь этими государственными решениями, гнала его дальше, еще дальше от центра и цивилизации. Мать уже не кляла на чем свет стоит руководство повыше и совсем высоко. И Фабиан снова знал: новый этап. Однажды она пришла забрать его из школы, и это было настолько неожиданно, что Фабиан, только услышав об этом, знал, знал с жуткой отчетливостью: вот оно, новое начало. Затем его вызвали с урока, и он снова знал. И вот он, новый этап, который начнется через жалкие пять минут, когда он зайдет в вагон и за ним закроется дверь. До этого ему удавалось переходить из этапа в этап, оставляя в предыдущем ненужное, забирая с собой все необходимое и не оставляя в прошлом себя. И он сдерживал предвкушающую улыбку, рассчитывая в очередной раз сбросить змеиную шкуру и после совсем короткой передышки наедине с собой снова влиться в очередное новое людское море.
– Ваша кровать, Фабиан, – тихо говорил куратор Эрдман. – Прошу вас вести себя тихо, отбой по дормиториуму был давно, ваши соратники уже должны спать. Располагайтесь.
Фабиан опустил сумку на пол и опустился на кровать. После смятенной секунды он выпрямил спину, положил руки на колени и поднял глаза на куратора Эрдмана.
– У вас будет пятнадцать минут, чтобы принять необходимые процедуры и улечься. Я побуду в помещении, – неожиданно сухо сказал куратор, сделал шаг назад и кивнул, словно ставя нечто вроде точки.
Он отошел к окну и повернулся к нему. Фабиан послушно встал и нагнулся к сумке. На соседней кровати сверкнули любопытные глаза. Фабиан покосился на их владельца. Словно что-то почувствовав, повернул голову куратор Эрдман. Глаза тут же захлопнулись. Фабиан взял несессер, покомкал его и пошел в ванную комнату.
Эрдман оставался в спальне не менее десяти минут. Потом Фабиан заснул.
Подъем объявлял другой воспитатель, не Эрдман. Владелец любопытных глаз с соседней кровати уже сидел на ней и притворно-лениво зевал и потягивался.
– Равенсбург, подъем! – рявкнули над его ухом. Фабиан вскинулся. Затем, спохватившись, уткнулся в подушку, рассчитывая вытереть слезы. Через несколько секунд он был готов встать и отправиться в ванную комнату.
– Аластер, не соизволите ли вы оправиться в ванную комнату и заняться наконец личной гигиеной? – елейно протянул все тот же голос. Фабиан стал у кровати и подозрительно посмотрел на парня, который подгонял второй легион. – Ты тоже не спи, Равенсбург, бегом собираться, бегом, бегом!
Фабиан недобро посмотрел на него и принялся заправлять постель.
Аластер снова оказался рядом с Фабианом.
– Ты тот самый новенький? – по-кошачьи промурлыкал он. Фабиану даже показалось на долю секунды, что Аластер по-кошачьи двинул ушами. – Папенька Эрдман долго и напыщенно рассказывал вчера о тебе. Ну ладно, не о тебе. О твоих родителях. Верность долгу, честь, мужество и преданность идеалам до последнего. Ну знаешь, как это обычно говорят на политинформациях. Я прям даже позавидовал. Мои родаки на такое не пошли бы. Они очень любят жить хорошо. А твои прямо герои. Мы даже передачу о них посмотрели. Геройская смерть, все дела.
Он подкрался к Фабиану поближе и приклеился глазами к его лицу. Фабиан подался назад и оглянулся. Вариантов было много. Первый: ухватить наглеца за предплечье, как следует сжать руку, тряхнуть и пригрозить неведомыми карами, если не отстанет. Не отстанет – швырнуть подальше, как вариант: уткнуть мордой в раковину и открыть ледяную воду на полную. Вариант второй: снизойти, притвориться таким же небрежно-доброжелательным, алчно-любопытным. В конце концов, ему тут еще семь лет прозябать.
Фабиан неопределенно пожал плечами и продолжил чистить зубы.
– Ты приехал последним поездом? – продолжил любопытствовать Аластер. На счастье Фабиана, чья-то рука ухватила наглого мальчишку за ухо и оттащила подальше, по дороге отчитывая. До Фабиана долетело: снова опоздаем, невоздержанность, еще раз, накажем. Что-то еще. Он стоял у раковины, сжимая щетку в руке, и часто моргал. Почувствовав, что слезы все-таки не покатятся, он нагнулся, чтобы умыться. Холодной водой, как требовал отец.
