Фабиан встал. Аластер призывно улыбнулся ему.
– Я надеюсь, ты бесишься не оттого, что я женюсь? Или что-то еще, связанное с моей личной жизнью. – Сухо сказал он.
Аластер захохотал. Фабиан содрогнулся, потому что его смех звучал зловеще, жутко в темной квартире в три часа ночи.
– Милый, милый самовлюбленный Фальк, – смеялся Аластер, – невероятный, восхитительный Равенсбург. Ты думаешь, я влюблен в тебя? Фальк, милый, если бы я был способен хоть кого-то любить, это был бы ты! Я и себя-то не могу полюбить, а ты требуешь от меня любви к другим! О, Фабиан, милый Фабиан…
Фабиан сунул коробочки в карман в два шага оказался рядом с кроватью, склонился над Аластером и обхватил его голову руками.
– Тогда в чем дело? – спросил он.
– Я боюсь пустоты, Фальк. А она везде. В этой квартире, на улице, во мне, в других людях, над головой. Посмотри на небо, Фабиан, посмотри на него. Оно прекрасно, но оно – иллюзия. Вся жизнь – иллюзия, вся моя жизнь – иллюзия.
Фабиан сел на кровать и прижал его к себе.
– Она даже не прекрасная иллюзия, Фабиан. Она ужасна. Она просто ужасна, – тихо говорил Аластер. – Кругом маски, у которых привлекателен только этот верхний слой, а под ним гадость, гниющая плоть и черви, даже глазницы, и в них гниль, Фабиан. Ты можешь ковырнуть любого человека, и в нем обнаружится эта гниль, а он кажется таким чистеньким, таким замечательным, как твой Садукис, как твой Альбрих, как ты сам. Хотя нет, ты жестокий, ты жестокий. Зачем тебе эта Оппенгейм понадобилась? Она же не Альбрих, она сломается.
– Что, и в ней есть гниль? – спросил Фабиан, чтобы спросить хоть что-нибудь.
– Не знаю, – тихо засмеялся Аластер, – я с ней незнаком. Но рядом с тобой…
– Ты обвиняешь меня в том, что в тебе оказалось столько гнили? – ласково спросил Фабиан, отстраняясь от него и заглядывая в глаза.
Аластер прижимался к его ладоням, пытался улыбнуться; его веки подрагивали; Фабиан чувствовал, как тяжелеет его голова. Аластер открыл глаза. Фабиан смотрел прямо в них, выжигая ему мозг, опаляя жаром ладоней, жаром тела.
– Не обольщайся, – смеялся Аластер.
У Мариуса Друбича было совсем мало точек соприкосновения с Фабианом Равенсбургом, за исключением одной-единственной: они оба оказались круглыми сиротами в детском возрасте и им обоим Республика, учитывая заслуги родителей, присвоила статус государственных сирот. Фабиан был знаком с Мариусом достаточно долго – встречались в одном из летних лагерей и на нескольких мероприятиях для таких, как они, не более того. Невысокий, тощий и сутулый Друбич был ужасно скучным собеседником, интересовался двумя-тремя вещами помимо своего любимого занятия, которое было одновременно и профессией, и хобби, и любимым человеком, и он в принципе не был способен привлечь к себе ничьего внимания.
Фабиан не обращал на него внимания, когда был подростком: он всегда находил занятия значительно интересней, чем посиделки в укромном уголке и обсуждение всяких там химических реакций с таким чудом. Затем Мариус Друбич выпал из обоймы несовершеннолетних государственных сирот, и они встретились много позже: Мариус, оказавшийся в поле зрения совета по поддержке фундаментальных наук, и Фабиан, этот совет возглавлявший. Мариус не изменился – он оставался тощим, невысоким и сутулым, упрямо носил очки, хотя давно уже были разработаны крайне эффективные терапии для коррекции зрения, упрямо не причесывался, да еще и лысел; и он все так же обращал совсем немного внимания на происходившее вокруг. Фабиан был почти не удивлен видеть его в лаборатории когда-то очень престижного, а ныне пренебрегаемого Республикой в пользу прикладных проектов глубоко теоретического научно-исследовательского центра; он поздоровался с Мариусом как со старым знакомым, и – о чудо! – тот его узнал.
Взрослый Мариус Друбич был не более интересным собеседником, чем Друбич-подросток. Он предпочитал молчать либо разговаривать на химико-биологические темы, упрямо не реагировал на любые попытки флирта, замыкался в себе и мрачнел, если с ним пытались обсудить погоду. Но Фабиан поинтересовался перспективами лаборатории, в которой Друбич был всего лишь старшим научным сотрудником, и после двух часов монолога поблагодарил его вполне искренне за ценное, хорошо структурированное сообщение и за высказанные в нем предложения по оптимизации рабоы лаборатории. Затем он инициировал ревизию всего центра и химической лаборатории, в которой работал Друбич, в частности, поблагодарил аудиторов, которые по его личной просьбе обнаружили много чего интересного, поговорил с несколькими людьми, выступил на нескольких собраниях, вызвал к себе нескольких людей, еще кое к кому заглянул на дружеское чаепитие, и через три месяца Друбич уже возглавлял свою лабораторию. Сам он назначению не обрадовался; Фабиану пришлось убеждать его, что новый пост позволяет Мариусу не только заниматься любимым делом, но и организовывать его максимально эффективно; Мариус, побурчав, согласился.
Через некоторое время Фабиан настоял на незначительной диверсификации направлений исследования лаборатории; одним из них должно была стать участие в разработке медикаментов для очень редких болезней. Мариус попытался сопротивляться, говоря, что будущее фармакологии за штучными лекарствами на основе генного анализа организма-носителя болезни и ее источника, что и обходиться будет в значительно меньшие суммы. Фабиан настаивал, убеждал, и Мариус Друбич через два месяца после начала сотрудничества признавался по-приятельски заглянувшему на кофе Фабиану: это интересно и куда более эффективно, чем он думал поначалу.
Едва ли Мариус Друбич считал Фабиана своим другом. Для него советник Равенсбург был человеком, каким бы он хотел быть, если бы. Если бы был высоким привлекательным брюнетом с ослепительной улыбкой и хорошо подвешенным языком. Если бы он хотел возглавлять центр или хотя бы один из его отделов. Если бы хотел иметь интерес у противоположного пола. Наверное, если бы он хотел иметь интерес у своего пола, то желал бы с силой тысячи сердец, чтобы этот самый интерес к нему проявил именно советник Равенсбург. Но тот собирался жениться на привлекательной даме из хорошей семьи, и Мариус Друбич желал им счастья. Не от чистого сердца, надо признать, за что самую малость себя укорял.
Фабиан Равенсбург точно также не считал Мариуса Друбича своим другом. Приятелем – да, охотно. Более того, после рискованного эксперимента по назначению этого ученого червя на ответственную административную должность Фабиан рассчитывал на долгосрочное сотрудничество с очень неплохим управленцем Друбичем. Время от времени они оказывали друг другу небольшие и незначительные услуги. Фабиан, например, приглашал на различные мероприятия, которые могли оказаться Друбичу полезными, и следил за тем, чтобы нужные люди не помирали со скуки рядом с ним. Мариус же Друбич охотно поддерживал различные начинания Фабиана. И кое-что личное.
Мариус был не удивлен, когда Фабиан по-приятельски заскочил на кофе. Но удивился, когда Фабиан попросил его об экскурсии по лаборатории. Еще больше он изумился, когда Фабиан начал осматриваться в рабочей каморке Мариуса. Это было не то чтобы красноречиво, но многозначительно. И Мариус закрыл дверь.
– Я не знаю, чем тебе не нравится тот мой кабинет, – Мариус кивнул в сторону своего официального кабинета. – Эта каморка совсем маленькая. И воняет тут всей этой… – он принюхался. – Вытяжку бы получше заиметь.
– Так заимел бы, – хладнокровно сказал Фабиан, усаживаясь на стул Мариуса.
– Так бюджет же, – в тон ему ответил Мариус, прислоняясь к двери и скрещивая на груди руки.
– Бюджет, – задумчиво повторил Фабиан. – Менять вентиляцию ведь лучше во всем здании?
Мариус сунул руки в карманы халата, промазал, нащупал карманы джинсов, сунул руки в них, пожал плечами.
– Это идеальный вариант. Еще бы и кухоньку оборудовать. Мы иногда задерживаемся. Понимаешь, когда эксперименты, не отвлечешься. А что у нас есть, это смех один. За двадцать лет ей.
