Фабиан время от времени вспоминал фантазии своих однокурсников о том, датировавшиеся семестром этак вторым-третьим, как они будут пить не просыхая не менее трех недель после окончания учебы и обретения вожделенного диплома. Или как пустятся во все тяжкие где-нибудь на Сейшельских островах, так, что оттуда в ужасе расползутся все черепахи, не иначе. Или… что угодно, фантазия у двадцатилетних юнцов была буйная, но ограниченная, ее хватало только на то, чтобы гипертрофировать знакомые им пороки, которых едва ли насчитывалось больше пяти-семи. Что-то подсказывало Фабиану, что тот же скучный Оппенгейм мог бы составить список раз этак в пятьдесят длинней. Но все равно: они, тогда двадцатилетние, уставшие от бесконечной зубрежки и погони за еще одним престижным местом для стажировки, за еще одной возможностью выделиться из массы таких же юных, привлекательных, самоуверенных, умных, но малоопытных молодых людей, мечтали о том блаженном времени, когда не будет этого, а будет передышка перед еще одной битвой. И вот – Академия осталась позади, и ни малейшего желания предаться всем и всяческим радостям жизни Фабиан не испытывал. Более того, он жаждал уединения. Садукис и Велойч с пониманием отнеслись к просьбе отсрочить вступление в должность на две недели, и Фабиан готовился провести их вдали от столицы. И даже вдали от Аластера – ото всех. Он поставил Валерию в известность как бы мимоходом, что позволил себе передышку перед началом работы. Она ожидаемо положила руку ему на предплечье и прижалась к нему, заглянула в глаза; Фабиан криво улыбнулся и потерся щекой о ее щеку. Наверное, нужно было пообещать ей обязательно взять с собой в следующий раз, но пока все кодексы чести в мире, угроза остракизма или что там еще не могли заставить его поделиться своими планами с ней, почему-то именно с ней.
Фабиан всего лишь хотел съездить в тот гарнизон, в котором родился и вырос. Напомнить себе, как это было, вспомнить о родителях, возможно, убедиться, что его воспоминания все-таки верны. Аластер бы не понял его, но пришел в восторг, особенно если отвезти его туда, где погиб отец: едва ли бы что-то осталось от тех событий, наверняка же все отремонтировано либо отстроено заново, но сама мысль о кровавых событиях подейстовала бы на охочего до извращенных картинок Аластера предсказуемо, приведя в восторг. Валерия могла бы не понять его, но наверняка почувствовала бы что-то, понимающе молчала, ждала бы, когда Фабиан сможет рассказать ей хоть что-то, пояснить – поделиться, как знак высшего доверия, а к этому он был совсем не готов. Фабиан сам не понимал, что вынудило его решиться именно на такую передышку, но он был уверен: ему нужно провести это время именно так.
Гарнизон находился на том же месте, а фронтир отодвинулся далеко на юг. Поэтому и гарнизон был сокращен в три раза, и поселок рядом с ним разросся до такой степени, что четыре года назад был признан городом. Социальные работники, которые определяли Фабиана в интернат, работали в местной школе, начальник гарнизона, который ходатайствовал о присвоению Фабиану статуса государственного сироты, был переведен в регион, а центр ИИ, в котором работала его мать, из одноэтажного барака превратился в четырехэтажное здание за высоким забором. Центр имени Хелены Фальк. Фабиану охотно предоставили возможность ознакомиться с ним изнутри, и он был –не восхищен. Удовлетворен, скорее, и при этом не мог не находить это забавным. Мать едва ли смогла бы стать руководителем этого центра, а смерть сделала ее местной иконой.
Потом были бесконечные дни на берегу местного озера, которое тоже изменилось за четырнадцать лет. Тот пляж, на который Фабиан и его приятели-школьники бегали тогда, превратился в благопристойный городской. Пришлось искать места поукромней, довольствоваться небольшими полянками, берегом, поросшим травой, и странной, вязкой тишиной, в которой запутывались звуки, доносившиеся с пляжа. Озеро казалось мальчику Фабиану огромным, бесконечным, похожим на море, на котором и штормы случались и даже корабли ходили. А то, что лежало перед Фабианом-почти главой совета, было средних размеров лужей, по которой время от времени носились одно-двухместные катера; всякие посудины крупней были уже непропорционально, претенциозно большими.
Фабиан навестил и дядю Равенсбурга, который был еще жив, развлекал себя очередным томом неизданных мемуаров, возмущался, что его, родственника героев Республики и Равенсбурга, между прочим, ваан Равенсбурга, не осыпают почестями и не приглашают служить на какой-нибудь почетной и необременительной должности где-то в центре. Дядя Равенсбург был стар, вроде безобиден и отвратительно скучен, даже несмотря на свой неуемный темперамент. За полтора часа, которые Фабиан провел в его берлоге, дядя ваан Равенсбург восемь раз вскакивал с проклятьями в адрес Консулата, пять раз обвинил ублюдочного Артемиса в том, что тот лишил его части наследства, и два раза Хелену Фальк в том, что она была шлюхой, жаждавшей выйти за Равенсбурга – любого из Равенсбургов. Фабиан не принял всерьез ни одно из этих обвинений, но выйдя, сказал себе: он видел своего дядю в последний раз.
По возвращении в столицу Фабиан встретился с маклером, получил от него ключи и наконец остался один в своей новой квартире. Отчего-то она казалась ему неприлично огромной, хотя у того же Аластера хоромы были на порядок больше; в укромных апартаментах, в которых в свое время требовал от него чего-то Альбрих, а теперь пестовал свою значимость Гидеон Садукис, гостиная была больше, чем вся квартира Фабиана . А здесь если праздновать какой-нибудь юбилейный день рождения или лотерейный выигрыш талеров этак в пятьсот миллионов, то больше двадцати человек не пригласишь. Хотя даже такое количество гостей казалось Фабиану запредельным – это была его квартира, и сама мысль о том, чтобы терпеть в ней всякий сброд, казалась ему просто отвратительной.
Валерия была рада его видеть. Даже не так: она была счастлива. Она улыбалась, льнула к нему, пыталась одновременно рассказать о том, что произошло с ней за эти двенадцать дней, и выспросить в мельчайших подробностях, как Фабиан расценивает поездку. Фабиан смеялся, подшучивал над ней и ограничивался самыми общими фразами. В самом деле, не говорить же ей, что ему повезло вырваться из той дыры, и не в последнюю очередь за счет родителей, точней, за счет их смертей. Такие циничные признания едва ли способствовали бы ее восторгам. Чтобы отвлечь и себя, и ее от невеселых дум, Фабиан предложил ей показать его новую квартиру.
Фабиан открыл дверь приглашающим жестом и простер руку перед Валерией. Она сделала шутливый книксен и вошла, замерла отчего-то в полуметре у порога и начала осматривать комнату. Фабиан закрыл дверь и обнял ее.
– Ну? Что думает моя леди? – спросил он.
– Я отчего-то думала, что она будет… – Валерия замялась. Фабиан неторопливо целовал ее шею, дожидаясь ответа. – Значительней, наверное.
Он поднял голову и заглянул ей в лицо. Валерия отвела глаза. Фабиан хмыкнул и осмотрелся.
– На какие шиши, Лери? – беззаботно спросил он. – Нет, конечно, у меня есть кубышка с талерами, но зачем?
– Но… – снова замялась она. Фабиан был готов тряхнуть ее, чтобы она отучалась от этой своей стеснительности. Начала говорить – говори, черт побери.
– Ну? – жестко произнес он. Прозвучало слишком похоже на приказ.
– Она не рассчитана на двоих людей, – пробормотала Валерия, избегая смотреть на него.
– Конечно. – Фабиан прижал ее и драматично вздохнул. – Она рассчитана на меня одного. Мы уже говорили об этом, Лери. Я начинаю работать, и мне меньше всего хочется приходить домой, злиться от своих неудач, беспомощности и чего еще и срывать свое зло на тебе. Если, конечно, я вообще буду приходить домой, а не приползать, милая Лери. Папа тебе не рассказывал, что за болото мне предстоит облагородить? Вот видишь. Да и тебе не нужно впрягаться в это ярмо. У тебя должна быть возможность отучиться, начать работать, и не отвлекаться на несущественное. Года через два можно будет подумать о том, чтобы съехаться. Или ты против?
