– Я устал, – бросил неразборчивое ему в ответ Абель, его кресло откатилось назад, он развернулся спиной к Фабиану. Тот встал на его пути и сложил на груди руки.

– Внезапно, – спокойно – все еще ровно, но уже сквозь зубы – сказал он. – Это дает тебе право быть невежливым?

Абель бросил на него беглый взгляд и опустил голову.

– Твое хрупкое эго не разбилось вдребезги? – огрызнулся он.

Фабиан заблокировал дверь, развернул кресло с Абелем, уселся напротив, положил ногу на ногу, сверху руки, скупо улыбнулся.

– Я все-таки хотел бы, чтобы ты пояснил, что стало причиной твоего внезапно испортившегося настроения, – сухо произнес он.

– Соответствует клинической картине моей болезни, – Абель развел руками. Хвала экзопротезам, точно кодировавшим и декодировавшим нейроимпульсы и реагировавшим так споро. – Особенно ювенальному БАС. Скачки настроения, склонность к истерикам. Депрессиям там, все такое.

Фабиан опустил глаза. Снова поднял.

– И как долго ты собираешься размахивать клинической картиной своей болезни? – поинтересовался он. – Трусовато, однако.

Глаза Абеля наполнились слезами.

– Я не трус, – процедил он.

Фабиан тяжело вздохнул.

– Я разве сказал, что ты трус? – обреченно спросил он. И снова переместился ближе к нему. – Абель, – тихо произнес Фабиан. – Абель, – повторил он, и имя зазвучало не только в его сердце, оно зазвенело в мышцах, запело в крови, затрепетало в костях. – Абель, – если и есть в этой комнате смелый человек, то это ты. Но это не мешает тебе вести себя трусовато.

Он положил ладонь Абелю на щеку, а тот попытался отвести голову. Безуспешно – мешала спинка. Фабиан прижался щекой к его лицу с другой стороны, коснулся губами его кожи – нездорово прохладной, влажной, вздохнул.

– У тебя есть время, – тихо сказал Фабиан. – Есть. – Повторил он, когда Абель издал истеричный смешок. – А ты боишься.

– Я правда устал, – детским, обиженным голосом пробурчал Абель.

– Ну хорошо, – обреченно произнес Фабиан. – Раз ты настаиваешь.

Он встал.

Абель осторожно шмыгнул носом.

– Давай я все-таки оставлю тебе материалы, а ты познакомишься с ними поближе, – отрешенно сказал Фабиан, оглядываясь.

– Что они могут нового придумать, – огрызнулся Абель.

– У тебя медицинское образование, чтобы ты так просто отмахивался от разработок Агазариана? – сухо спросил Фабиан.

– Частично. А еще у меня опыт.

Фабиан уставился на него. Абель поднял руки – тонкие, на которых незаметны были мышцы, с пальцами, безвольно висевшими под планками экзоскелета, прихваченные к ним ремешками.

– Что-то около двадцати проектов, и девяносто процентов из них были новаторскими, – невесело усмехаясь, пояснил Абель. – И каждый раз проект заканчивается, или там прекращается, потому что в связи со смертью, ухудшением состояния, еще какой хренью участников слишком мало, или я там блюю так, что кажется, что желудок выблюю, или когда палата вокруг меня наполняется тенями, пятнами, зверями всякими, хрен еще чем, и я думаю: а если бы я не участвовал, не было бы мне лучше?

Он опустил руки.

– Я же правда думал, Фабиан, часто думал: вот эта терапия, ну до чего хорошо звучит, должна же помочь, не может не помочь. А потом ввязываюсь в нее, начинаю присматриваться, задаю вопросы, а почему курс составлен для людей с одним дефектным геном, а у меня другой, почему пытаются разрушать протеины одного типа, а у меня другой, как собираются активировать нейроны, которые по ходу давно сдохли, или там что еще, а ответов – нет. И я выблёвываю легкие, у меня скачет давление, у меня такие боли, что лекарства просто не справляются, а потом читаю в умных журналах: терапия показала сравнительно неплохие результаты, негативные последствия в пределах статистической погрешности, или еще чего там. Кстати, Агазариан очень ловко такие вещи пишет.

И дрогнувшим голосом, срываясь в шепот:

– Это правда зря все, Фабиан. И я правда устал.

– Я провожу тебя, – тихо ответил Фабиан.

– Не надо! – неожиданно выкрикнул Абель, зло глядя на него. – Я сам!

Фабиан попятился.

– Не надо, – мотнул головой Абель. – Правда, не надо.

Два центральных, отчетливо проправительственных инфоканала показали документальные фильмы об одном же примерно в одно и то же время – прайм-тайм, сразу же после вечерней новостной передачи. Первый, исключительно лояльный консулату, начал с социальной политики, перешел к фонду Аластера Армониа, сообщил о нем, его семье – партнере и детях, причем не одобрительно и не осуждающе – нейтрально: ну да, партнер и партнер, и – интервью Аластера, в котором тот рассказал о фонде, о проблемах, с которыми он сталкивается, об основных направлениях помощи, о том, какие направления не планировались изначально, но были вынужденно добавлены в программу. Интервью с одним психотерапевтом, другим, еще одним. Интервью с молодой женщиной, которая рассказывала о насилии в семье. Ее спросили, готова ли она назвать имя насильника. Она – после долгой, напряженной паузы – назвала. Кристиана Студта.

Второй инфоканал, не менее лояльный консулату, но куда менее скованный кандалами официальности, транслировал фильм о насилии над малолетними. Аластер и его фонд были помянуты, а с ним и консультанты-психологи, которые рассказали о связи первого консула с малолетними девочками. Анонимно и с использованием цифровой маски для изменения отпечатка голоса кое-какие сведения сообщил и сотрудник прокуратуры, в частности что расследование ведется давно и достаточно успешно, следственная группа обладает многими достоверными сведениями о тех и тех людях, и он полагает, что успешное расследование завершится не менее успешным арестом.

Консулы в количестве четырех человек смотрели обе эти передачи в малом зале. Студта не было – его должны были доставить в прокуратуру для допроса – пока для допроса. Попутно с полудня аудиторская фирма в открытую проверяла все его счета.

Попутно же – Фабиан не считал нужным ставить коллег в известность еще и об этом – антитрастовый совет при магистрате очень тщательно изучал жалобы нескольких компаний на слишком активную лоббистскую деятельность Студта. Причем в совет по настоятельной просьбе Государственного Канцлера Огберта были включены и два представителя консулата, в чьей дотошности Фабиан был абсолютно уверен; Альбрих, стоявший за парой компаний, узнав об этом, связался с Фабианом.

– Я не знаю, благодарить тебя или проклинать, – сказал он после нескольких общих фраз.

– Мог бы просто не обращать внимания, – пожал плечами Фабиан.

Альбрих смотрел на него – и молчал – и смотрел на него.

– Ты позволишь немного сентиментальности? – спросил он.

Фабиан поежился.

– Я знаю, Фабиан, – усмехнулся Альбрих. – Наверное, для нас обоих параллельное существование оказалось лучшим выходом. Мы даже смогли оказаться приятелями. Я иногда вспоминаю о тех глупостях, которые натворил тогда, и мне становится смешно. Тогда я считал себя неуязвимым, да еще и думал, что делаю все во имя великой любви. Хотя в тебе тогда было куда больше разумности, чем во мне. Хорошо, чтоб хотя бы один из нас не был одурманен.

Фабиан не мог подобрать ни одной фразы, которая могла бы оказаться относительно вменяемым ответом на его тираду. Хотелось надеяться, что Альбрих не нуждался в бессмысленной реплике, сказанной для всего лишь проформы. Вроде: «Неужели?». Или: «Действительно».

– Честно. Еще пару лет назад я думал, что если бы все-таки смог тебя удержать, то растоптал бы. Сломал. Ты чертовски самолюбив, Фабиан, и упрям. И своенравен. Это привлекало меня в тебе, и одновременно мешало. А теперь думаю, что скорее всего наоборот. Скорее всего я остался бы сломанным. Может даже, растоптанным.

Альбрих молчал, все глядел на Фабиана, и его взгляд был слишком похож на тот – те, когда они оба еще не решились поддаться друг другу. Казалось: поведи Фабиан бровью, ухмыльнись призывно, и Альбрих снова попытается его завоевать.