Абель выслушал его. Оттолкнул статьи и отчеты, угрюмо посмотрел на Фабиана и отвел глаза.
– Не хочу, – процедил он.
– Абель… – начал Фабиан, постаравшись звучать мягко, убеждающе – умел же, с толпой справиться может, что ему один человек?
– Не хочу, – перебил его Абель и отвернулся.
========== Часть 38 ==========
Словно с размаху вмазаться в стену – кажется, это так называется. Фабиан сел и облизал губы.
– Абель, – снова попытался он, стараясь звучать не соблазняюще – мягко, кротко, словом, как если бы он был мамкой, уговаривающей непоседу.
Абель сидел, опустив голову, повернувшись к нему спиной.
– Не хочу, – глухо сказал он.
– Терапия выглядит очень перспективной, – глубоким голосом продолжил Фабиан.
Абель развернулся к нему. Нет, это было бы слишком лицемерным заявлением – кресло развернулось. Абель поднял глаза – тусклые, блеклые, полные слез – и посмотрел на него. И не отводя взгляда – этого обреченного, знающего куда больше, чем все эти проклятые медцентры, все эти исследователи и прочие эскулапы, он повторил:
– Знаешь, сколько на мне проверяли этих терапий? Которые все выглядели очень перспективными? После одной самой перспективной у меня рука отказала, прикинь? После другой, передовой, новаторской, еще что, спроси у Елфимова о лекарстве под номером БЛ-256/44… – он опустил глаза,перевел дыхание; рука, прикрепленная к манипулятору, поднялась к лицу; Абель непослушными пальцами провел под глазами, – меня три месяца лечили от тошноты и скачков давления. Лекарство, кстати, запретили, потому что оно оказалось слишком токсичным. И с переливанием крови тоже пробовали. Фабиан, когда ты читаешь в какой-нибудь медицинской энциклопедии, что БАС неизлечим и до сих пор не существует доказанных способов его лечения или хотя бы консервации, верь этому.
Он опустил глаза; кресло развернулось и подъехало к окну. Фабиан подошел к нему и опустил руки на плечи, нагнулся, прижался щекой к его щеке.
– Думаешь, стоит верить вере? – тихо спросил он.
– У меня нет вашей ловкости в обращении со словами, господин пятый консул, – прошептал Абель. – Я вроде чувствую, что в вашей фразе заключается подвох, но уловить его не могу.
Фабиан стал на колено рядом с его креслом, осторожно провел подушкой большого пальца под глазами – правым, потянулся, коснулся правой щеки губами – левым, и снова коснулся губами его лица.
– Перед твоей непосредственностью блекнет самое злостное коварство самого коварного консула, Абель, – прошептал он. – Но давай все-таки посмотрим, что говорят умные люди в лице Еноха Агазариана.
– Еноха? – тихо переспросил Абель. Он сидел, прикрыв глаза, приоткрыв рот, тихо вдыхал запах Фабиана, и его руки подрагивали – экзопротезы были очень чуткими, хорошо обученными, отлично улавливали нейросигналы – и то поднимались, то опускались снова, слишком наглядно демонстрируя растерянность, в которой пребывал Абель.
Фабиан предпочел не обращать ни своего внимания, ни Абеля, на такие мелочи, посмотрел ему в глаза, поднес ладонь к его щеке, потянулся губами к его губам. Осторожно, на долю секунды, и снова отстранился.
– Он передает тебе привет, – пряча лицо у его шеи, пробормотал Фабиан. – Кстати, несмотря на всю свою хваленую хитрож…мудрость, он не требовал от меня дополнительного финансирования, а только рассказывал о своих успехах.
Он выпрямился, заглянул Абелю в глаза. Кажется, его не слышали. Не слушали. Фабиан не слышал – кожей ощущал, как отчаянно бьется пульс Абеля, яростней, чем перепуганная птица об окно. Зато он слышал свой пульс, глухим набатом отдававшийся в ушах. Он понимал, что не мешало бы отстраниться и либо разговор продолжить, либо – что либо, Фабиан не мог сказать, ибо абсурдно. Сама мысль о более близком телесном контакте казалась ему абсурдной, нелепой, не в последнюю очередь унижающей. С другой стороны, танцевал же Абель в свое время с девочкой-лаборанткой, с тетушкой Мелхолой, управлял тем экзоскелетом, не в последнюю очередь посредством нейроимпульсов, чувствовал же он что-то при этом, даже если и был закачан обезболивающими и стимулирующими средствами по самое «не могу». Неужели и сейчас нельзя помечтать о том, что могло бы быть, если бы не ..?
Абель смотрел на него круглыми глазами: ему было страшно, жутко, он робел, он боялся. Не верил. Пугался совершенно новых эмоций, о которых если и знал, то никогда, никогда не смел примерять на себя. Кажется, его глаза наполнились слезами. Фабиан сжал веки, чтобы дать ему пару секунд передышки, и снова потянулся к губам – уж они-то у него были подвижными. Он осторожно провел языком по ним, ухватился зубами за нижнюю губу, легонько сжал их и снова провел по губе Абеля языком. Открыл глаза, чтобы его сбили с ног эмоции – щемящая нежность, восхищение, жадность, чтобы по нему волной прокатилась дрожь: Абель сидел, закрыв глаза, затаив дыхание, ждал – упивался.
Фабиана тоже мучил страх: как не увлечься, но и как не дать слишком мало, как не перестараться, но и как не щадить Абеля чрезмерно – пусть он был мальчишкой совсем, в сравнении с Фабианом так точно, но все-таки прошел через немало испытаний, закалился в них, многому научился, немало узнал о себе. То, о чем Фабиан просил его – не терапия, шут с ней, подождет – то, о чем он просил поцелуями, было для Абеля чем-то совершенно новым, может, неуместным. И Фабиану было ясно, давно ясно, какие ограничения накладывает на него желание утвердить отношения с Абелем. Не желание – намерение. Не намерение – решение. И все эти эмоции, возбуждение, которое никак нельзя было утихомирить, желание, которое, казалось, дремало, когда Фабиан занимался своими делами, но которое мгновенно вскидывало голову, когда он оказывался в непосредственной близости от Абеля – с ним ведь тоже нужно было справляться. Глупо было требовать от себя укрощенного либидо; еще глупее было требовать от Абеля его укрощения. А оно бушевало, беспокойно металось внутри, искало выхода, требовало удовлетворения. Но отчего-то впервые Фабиан испытывал незнакомое, неудобное чувство: он не хотел оскорблять Абеля своей неверностью. И тем более он не хотел требовать от Абеля неисполнимого. А исполнимое – его было мало, и его было много. Фабиан целовал его, отрывался, чтобы подшутить над тем, как он задерживает дыхание и вздрагивает, еще раз посмотреть на него, чтобы убедиться, что Абель понимает, что делает, и делает это добровольно, чтобы убедиться, что чувства не подводят Фабиана и Абель получает удовольствие, и снова прикрывать глаза, тянуться к его губам, осторожно проводить по рукам, вздрагивать, когда Абель вздрагивал, и вспыхивать от его судорожных, неловких, жадных, отчаянно, по-детски упрямо скрываемых вздохов.
Самым сложным после этого было переключиться на непринужденное поведение. От Фабиана враз потребовалось все мастерство, вся его выдержка и хитрость, все его чутье, чтобы его непринужденность не выглядела безразличием, чтобы она не казалась слишком легкомысленной и одновременно не звучала так, что Фабиану только и дела было, что потакать своему либидо. И чтобы при этом Абель не сомневался: это серьезно. Контролируемо, но серьезно. Абель, не до конца пришедший в себя, следивший за ним беспокойными, растерянными – призывающими глазами, кажется, дулся. И при этом – кажется, был благодарен за то, что позволил себе Фабиан. А он – заставлял сердце успокоиться, возбуждение – спасть, мозг – включиться наконец и переключиться на насущные темы.
Чем дольше Фабиан оставался рядом, тем мрачнее становился Абель. Хотя нет: «мрачнее» было все-таки неправильным словом. Фабиан продолжал разговор – и не мог не замечать, как Абель поначалу поддерживал его, но со все меньшей оживленностью, он отводил глаза, опускал голову, отказывался реагировать на шутки, на маленькие, ничего не значащие вопросы, которые Фабиан задавал ему, чтобы проверить: слушает ли, слышит? Абель не слышал. И наконец он угрюмо буркнул, что устал и хочет отдохнуть.
– Мне кажется, я вправе рассчитывать на пояснение, – ровно, заставляя себя не злиться, произнес Фабиан. А разозлиться было тем проще, если учитывать, что остатки возбуждения все еще бродили в крови, вспыхнуть было – проще некуда, и Фабиан считал, был уверен, черт побери, что Абель, каким бы мальчишкой он ни был, понимал, что они оба, Фабиан и Абель, взяли, добровольно причем, на себя кое-какие обязательства.
