И Абель. Который делал вид, что неплохо себя чувствует. Который вслед за бодрыми фразами мог выплеснуть что-то истеричное. Абель, который все чаще бывал угрюмым, но приходил в себя, ласкался, как кошка, требовал внимания, чтобы внезапно вспыхнуть и отказаться разговаривать. Абель, который оживленно рассказывал что-то, но стоило Фабиану сделать что-то невинное – помассировать ему кожу под волосами, уткнуться лицом в плечо, что-то еще незначительное, осекался, замолкал, прятал глаза, и только по подрагивавшим жилам на шее, по повлажневшим уголкам глаз Фабиан определял, как много значат для него эти незамысловатые действия; и снова прямо по сердцу проводило когтистой рукой отчаяние.
Абель попытался пойти так далеко, что потребовал, что Фабиан оставил его в покое. На его счастье, его руки были прикреплены к экзопротезам, которые Абель обучал и которые становились все ловче. И его руки сжались в кулаки, застучали по подлокотникам кресла, и Абель зло нахмурился, заявил, чтобы Фабиан убирался прочь и не смел появляться рядом и вообще чтобы оставил его в покое. Фабиан не смог не улыбнуться. Что там слова, которыми Абель раскидывался – в конце концов, он изначально был правильным мальчиком, а потом у него и выбора не было, кроме как оставаться послушным целибату физическому и душевному. Они и звучали правильно: у них нет будущего, эти отношения бессмысленны, в них нет никакого удовольствия, и вообще зачем ему, пятому консулу, человеку с офигенными перспективами и офигенной харизмой он, щуплый и насквозь больной человечек? И именно потому, что эти слова были насквозь правильными, Фабиан не вслушивался в них. Он сам был горазд разбрасываться похожими, и когда нужно было, чтобы репортаж получился попривлекательней, и когда нужно было вдохновить и мобилизовать массы народа. Но лицом к лицу эти слова обесценивались, становились тем, чем и были – шелухой, в которую либо вкладывалось нечто иное, либо не вкладывалось ничего вообще, кроме собственных корыстных интересов. И Фабиан улыбался, любовался им, тихо тосковал о том, чего никогда не будет, и слушал его голос. А Абель смирялся под его ладонями, успокаивался и на краткие доли секунды позволял себе надеяться, что все это не зря.
Фабиан снова метался от консулата к Елфимову, от него – к Мариусу в надежде на чудо, оттуда – к Огберту, который с рассеянным видом признавал, что этот Армониа очень ловок, и его толкования основного закона очень даже вразумительны, оттуда – к Аластеру и снова в консулат. И он перелопачивал медицинские исследования, в республике ли, за границей, во все той же надежде на чудо. И он встречался с чинами из генпрокуратуры, из Высшего Суда, из госбезопасности; с журналистами, со владельцами инфоканалов, с гендиректорами все оттуда же, чтобы согласовать все до мельчайшей детали. И он проводил часы с Томазиным, Теодором Руминидисом и Альбертом, чтобы выяснить, чем жив и чем может занимать свою голову Велойч – поглядывавший на него искоса, предпочитавший держаться подальше, отказывавшийся говорить без свидетелей, появляться на одном с Фабианом мероприятии, а если все-таки приходилось – следивший, чтобы между ними было людей побольше. И он изучал документы, которые присылал ему Огберт, из каковых следовало, что Студт становился все более самонадеянным и не просто считал себя самым достойным из них пяти, но и вел себя так, как если бы это был очевидный факт; и все равно: время играло против Фабиана, но нужный момент все еще не наступал.
Один из ведущих специалистов центра междисциплинарных исследований в пятьдесят четвертом округе, неплохой знакомый Елфимова, с которым они начинали учиться, был не то чтобы рад познакомиться с Фабианом – подумаешь, еще один высокопоставленный чиновник. Но к этому знакомству он относился со снисхождением. Что Елфимов напел своему коммилитону, неизвестно, но вторая встреча Фабиана и Еноха Агазариана была куда более дружелюбной, чем первая, и Агазариан согласился провести Фабиана по центру, по отделению, которое курировал, рассказать чуть подробнее о моделях исследования, которые проводятся в центре, о возможностях междисциплинарного подхода к исследованию БАС и о возможностях для спонсоров. Последнее Фабиан предпочитал пока пропускать мимо ушей, подозревая, что спонсоров у центра хватает, а остальное заинтересовало его, не могло не заинтересовать.
Енох Агазариан был впечатлен осведомленностью Фабиана о болезни вообще и о центре в частности. И его пониманием тоже.
– Мы, как ни странно, оказываемся в очень сложном положении, – скрипнув зубами, признался он. – С одной стороны, очевидно, насколько высокой квалификации, насколько продвинутой базы исследования требует болезнь, с другой стороны, наша квалификация ставит нас в затруднительное положение. Успехами мы, к сожалению, похвастаться не можем. Возникает закономерный вопрос: как это согласуется с нашей высокой квалификацией и огромными расходами на исследования.
– И как же? – лениво поинтересовался Фабиан. А сердце замерло – и застучало так, что ему показалось на секунду: можно извне заметить, как оно взволнованно бьется. Было что-то в интонации, в беглых взглядах Агазариана, что давало ему понять: в зависимости от его собственной реакции Агазариан будет строить дальнейшую беседу. Может свернуть ее, свести к общим причитаниям о недостатках финансирования, кадров, научной базы, коих Фабиан наслушался на сотни лет вперед, а может и сказать: есть идеи, все не так плохо, обнадеживать глупо, но кое-какие наметки есть. Он сдержанно улыбнулся, поощряюще поднял брови, устроился поудобней, демонстрируя своим видом: это может быть интересно, я готов подумать, как действовать дальше.
– Знаете, с какой проблемой мы столкнулись не так давно? – спросил Агазариан. И тут же ответил: – Болезнь редкая. Достаточно частая, чтобы ее основательное исследование и методы терапии признать целесообразными, перекликающаяся со многими другими болезнями, Атанасиус не даст соврать, наверняка, рассказывал вам о том, где еще исследования БАС могут быть применены. Но редкая. – Помолчав, он уточнил: – Редкая в том плане, что набрать достаточную группу пациентов не всегда представляется возможным. Представляете? Те, которые зарегистрированы в нашем центре, могут точно так же курироваться и другими. Это объяснимо, – он развел руками. – Объяснимо и понятно, что пациенты используют любой шанс, чтобы облегчить свое состояние, чтобы улучшить качество жизни. Но иногда нам не хватает добровольцев, чтобы начать клинические исследования терапии. Понимаете? Пациенты есть, но они уже задействованы в иных местах. Кстати, Абель Аддинк, тот мальчик, которого опекает Атанасиус. Он ведь участвовал во многих исследованиях. К сожалению, не всегда с положительным результатом. Увы.
– Знаете, Енох, мы ведем странный разговор, – сказал Фабиан после краткой паузы: Агазариан, очевидно, сказал все, что хотел сказать, а Фабиан так и не смог определиться, как должен реагировать. – Вы могли бы попросить дополнительное финансирование, что там еще, на что я могу повлиять, а вместо этого вы рассказываете о факторах, на которые я ни с какой стороны воздействовать не могу.
– Да, несомненно. Я просто привожу вам пример того, отчего еще мы иногда оказываемся беспомощными. Скажем, мои молодые коллеги предложили новый метод лечения, мышки-свинки, даже обезьянки все как одна чувствуют себя если не лучше, то достаточно хорошо, и даже какой-никакой прогресс наблюдается, стабильный, между прочим. Что для этой болезни – вообще нечто невероятное. Но мы не можем набрать группу. А метод мне представляется очень перспективным.
– Что за терапия? – быстро спросил Фабиан.
Енох Агазариан начал рассказывать. Привлекая бесконечные модели, диаграммы, расчеты, отчеты, совсем короткие видеоролики, даже предложил провести Фабиана по лаборатории, в которой обитали и обследовались животные.
Фабиан слушал и запоминал. Затем он попросил экземпляры статей, отчеты о предыдущих этапах испытаний, поблагодарил Агазариана, отправился домой. И все это время ему приходилось сдерживать себя, чтобы не бросить все и не направиться прямиком к Абелю. Потому что заведомо проиграл бы. Нужно было тщательно подготовиться к разговору с Абелем, чтобы не перегнуть. Нужно было самому успокоиться, приструнить неуемную, почти детскую радость.
