Тайлер хотел было огрызнуться в ответ на наглое обращение, но почему-то не смог.

Вместо этого он застыл на месте, вцепившись мёртвой хваткой в ржавый край раковины, будучи не в состоянии заставить себя даже открыть глаза.

Одно ледяное прикосновение… другое… третье…

Кожу под старой футболкой волнами пробирал озноб. Он знал, что за этим последует, но всё равно оказался не готов к ощущению горячих губ на своей шее. Дрожь, раньше бродившая где-то на поверхности, с силой устремилась вглубь и теперь ему казалось, что сотрясается всё его нутро, сжимаясь в мучительных, до сладости странных спазмах не то страха, не то нетерпения.

Рука сама собой потянулась вперёд, но её перехватили и убрали назад, после чего Тайлер услышал треск распоротой футболки и звук ударившейся о кафельный пол стали.

Вцепляясь пальцами в тёмные волосы и ловя ртом горячий язык, он ничего не видел, но знал, что находится уже не в ванной. Время стирало свои границы и превращалось в неизвестную миру субстанцию, поглощая краски и звуки. Было лишь безумное желание любви и отчаяние… Много отчаяния...

Чувствуя боль и раскрываясь навстречу этой боли, Тайлер уже не разбирал – физическая она или моральная. А после он ощутил себя целостным и живым. Он принимал себя и Зака. И был спокоен так, как не был спокоен до дня своего грехопадения.

Наступил конец октября и, несмотря на тепло тела спящего рядом друга, нередко Тайлер просыпался от холодных осенних сквозняков, проникавших между рамами в неотопленную квартиру.

Они не стали жить вместе, нет, но Зак много времени проводил у него, часто оставаясь на ночь. Тайлер мог говорить с ним или молчать часами: одно присутствие Зака вселяло в него странное спокойствие, которого он не чувствовал ни с Моной, ни с кем-либо ещё. С другими он был в той или иной степени в напряжении: он плохо понимал, что имеют ввиду люди, а люди плохо понимали его. Люди скандалили, капризничали, обижались, глупили… у них было множество недостатков, которые то и дело заставляли его чувствовать себя либо виноватым, либо ненормальным. Приходилось прикладывать уйму усилий, чтобы понять каждого из них – и только тогда они начинали немного понимать его. Лёгкость же, возникшая между ним и этим фанатом чёрного была в какой-то мере феноменальна.

Пожалуй, он даже был счастлив.

Почти в сотый раз уже настроив гитару, он задумчиво позвенел новыми струнами, вспоминая, на чём остановился до того, как инструмент начал издавать звуки, похожие на кошачьи вопли.

- Какой ужас... Что это за хрень? – услышал он и обернулся на взъерошенную постель. Зак, сонно моргая, привстал на локтях и смотрел на него сквозь пасмурную серость комнаты. Это был один из тех редких случаев, когда он не исчезал под утро.

- Это новые струны, чувак, – отозвался Тайлер, подкручивая колки и прислушиваясь к звуку струн. – Теперь эта канитель не скоро закончится.

- Хорошо быть ударником, – зевнул Зак, снова падая на подушки.

Тайлер на это только хмыкнул и вновь склонился над тетрадью, исписанной аккордами. Зачеркнул последние и принялся громоздить поверх новые.

- Что ты там делаешь? – вновь донеслось из скопления простыней и пледа.

- Песню дописываю… Уже. Сыграть?

- Валяй, – Зак вставил в рот сигарету и чиркнул колёсиком зажигалки.

Мелодия, что звучала в голове Тайлера, была написана на текст, который он сочинил уже давно – когда только познакомился с Моной. Но сейчас она почти потеряла очертания её сущности – там зазвучали флюиды Грэга, Лейна... Она стала тяжелее и мрачнее. А потом в ней появился чёрный. В ней была осень, холодные сквозняки и запах гниющей флоры. Ко всему вышеперечисленному примешивался далёкий звук бушующего жизнью города. Что-то неуловимо чувственное – столь же пугающее, сколь и естественное. Пугающе естественное, как сама смерть.

Где-то на улице громко завыла сирена и Тайлер прекратил играть, выйдя из транса, в подобие которого впадал каждый раз, соприкасаясь с музыкой.

Посмотрев на Зака, он встретил заинтересованный взгляд и проглядывающую из клубов сигаретного дыма улыбку.

- Что? – раздражённо спросил Тайлер, внутренне невольно сжимаясь от опасения, что Зак посмеётся над этим, своего рода, откровением. Одновременно, ему была ненавистна сама мысль, что он стал зависим от чьего-то мнения в том самом сокровенном, что у него было – в музыке.

- Ничего, – пару секунд подумав, ответил Зак и потушил сигарету, – У тебя есть стихи на эту малышку?

- Есть, – нервно дёрнул плечом Тайлер, – Но они дерьмовые – для этой композиции.

- А для какой не дерьмовые? – хмыкнул Зак. Тайлер не ответил.

- Я не умею писать тексты, – сказал он, чуть погодя, – Не умею говорить словами и никогда не умел. Сколько бы я ни подбирал их, всё было не то… Все слова лживы и ни одно из существующих не может выразить то, что ты на самом деле чувствуешь. Если бы люди могли общаться без слов, уверен, они бы были ближе друг другу, чем любой из телепатов.

- Поэтому ты так мало говоришь с окружающими? – спросил Зак.

- Почему мало? – удивился Тайлер. – Я говорю с ними постоянно. Но с каждым днём это становится делать всё труднее. Потому что меня не слышат. Нужно громче, сильнее, проще, но я так не могу.

- Эта песня…- вдруг сказал Зак, – Она ведь изначально была о Моне?

- О Моне? – Тайлер удивлённо посмотрел на него, а после отложил гитару и, сев рядом с другом на кровать, закурил. – С чего ты это взял?

- Потому что сначала она была… рыжей и… восточной, – подбирая слова, ответил тот, – А после стала больше похожа на тебя самого.

- Нет, чувак, нет…- ухмыльнулся он, качая головой, – То, что в ней нет ничего обо мне – это совершенно точно. Изначально это была песня только о Моне, да. А вот дальше… там всё, что было потом. Вся правда, включая правду о Моне.

- А правда ли? – прошелестел рядом Зак, – Думаю, лучше спросить у неё самой. Насколько я знаю из твоих рассказов, вы так толком и не поговорили после того, как Грэг… Давно пора. Ты наверняка нужен ей.

- Думаешь? – с сомнением хмыкнул Тайлер, вспоминая одиноко стоящую среди надгробий фигуру в белом. Мона… Она ясно дала ему понять после похорон, что не нуждается в нём. С чего бы теперь ей хотеть его видеть?

- Почему нет? Я в этом уверен, – пожал плечами Зак, – Смотайся к ней, узнай, как она там. В такие дни, как этот, когда небо нависает низко и земля кажется дальше, даже ангелы начинают бояться открытых окон.

Комментарий к 7. * А теперь, доктор, дайте мне то, что освободит моё сердце от страданий (пер. с англ.) – строчка из песни Akira Yamaoka Feat. Melissa Williamson (Mary Elizabeth McGlynn) – I Want Love (Studio Mix).

====== 8. ======

Он снова поднимался на лифте на четвёртый этаж, где жила Мона. Всю дорогу он пытался дозвониться ей, но она не брала трубку. Это настораживало. Более того, туманные намёки Зака, которым тот не желал давать никакого объяснения под предлогом: «Я не знаю, мне просто так кажется», вызывали у Тайлера нешуточную тревогу пополам со злостью. Разумеется, это был параноидальный бред, но фактор «а вдруг» никто не отменял и ему оставалось только надеяться, что этот ублюдок Зак просто приревновал и решил помучить его очередными сомнениями, которых и без того было чересчур много в этой жизни.

Мона открыла дверь после четвёртого или пятого звонка. Она была в пижаме – старой поношенной пижаме Тайлера, которую когда-то конфисковала у него, заявив, что будет спать в ней, если его вдруг не окажется рядом.

- П-ривет, – чуть запнувшись, тихо выдавила Мона. Окинув её взглядом, Тайлер отметил, что она сильно похудела и вообще выглядела не самым лучшими образом: бледность, синяки под глазами… весь её облик был пропитан болезнью и печалью. Разве это та Мона, которую когда-то привёл в студию Лейн?..

- Привет. Чем занята? – спросил он. На её лице появилась слабая, неуверенная улыбка – призрак той улыбки, которой она улыбалась раньше.