Подумав о тёплой, упругой груди Моны и о том, что обычно утром кофе ему приносила она, он мысленно пожалел, что вчера так не вовремя отключился. В итоге, кофе придётся делать самому.

Проторчав полчаса под прохладным душем, Тайлер немного пришёл в себя. Откинув назад мокрые пряди русых волос, что назойливо кололи ключицы, он поплёлся на кухню.

Стояло хмурое, с намёком на приближающийся дождь утро.

Он залил кипятком пакетик растворимого кофе и выпил его, не добавляя ни заменителя сахара, ни искусственных сливок. Ему хотелось кофеина. Ему казалось, что корни его мозга иссохли и превратились в труху.

Желание тела Моны становилось всё невыносимее и Тайлер решил, что сегодня же зайдёт к ней и попробует помириться. При мысли, что она исчезнет из его жизни, ему становилось как-то некомфортно, но не тревожно. Словно бы она была его любимой бродячей кошкой, время от времени заскакивающей к нему полакомиться консервами. Усталость же, ставшая в последние годы хронической, также не располагала заводить новые связи, приспосабливаться к новому партнёру и так далее. Мона была привычна и ему хотелось вернуть её.

Так, раздумывая и попивая кофе из чашки с отбитым краем, он машинально крутил ручку радиоприёмника.

«…По существу, он здесь играет роль мифического животного, пожирающего плохие сны…»

«…Например, кинозвездой…»

«…Наша задача предельно проста…»

«…И он спросил у них: в котором часу стало ему легче? Ему сказали: вчера в седьмом часу горячка оставила его…»

«Может, кого-то она и оставила вчера», – невесело усмехнувшись, подумал Тайлер, выключая радио, – «У меня же она только началась». Несмотря на улучшившееся состояние, предчувствие у него было дурное, а настроение поганое.

Ближе к вечеру, когда ждать уже стало совсем невмоготу, он решил навестить Мону.

Поднимаясь по бетонной лестнице на четвёртый этаж, Тайлер думал, что сказать ей. Может, стоило купить цветов. Девушкам вроде нравится, когда им дарят эти веники. Или лучше было бы прихватить бутылку текилы или виски из холодильника? Или…

Так он и не заметил, как добрался до квартиры. Из-за двери доносилось какое-то регги. Значит, Мона дома.

Ключи у него были, но, подумав, Тайлер здраво расценил, что вваливаться к ней после вчерашнего так, словно ничего и не случилось, было бы свинством.

«Будь что будет», – решил он и надавил на кнопку звонка. После трёх попыток дозвониться, Тайлер потерял терпение и всё же решил воспользоваться ключами. Он согласен был получить по шее за самоуправство ради попытки дальнейшего примирения.

Прикрыв за собой дверь, он прошёл по тёмному коридору на задорные звуки музыки. Колонки орали о любви и мире в пустую безлюдность гостиной.

Заглянув в спальню и на кухню, Тайлер заключил, что Мона в душе, а подойдя к двери из рифленого стекла, расслышал её громкий смех. Веселится?

Он озадаченно хмыкнул и вернулся в гостиную, находящуюся на пересечении всех комнат. Некоторые странности Моны ему до сих пор были непонятны, но он предпочитал не загоняться по этому поводу. Нравится ей смеяться в душе – пусть смеётся. Главное, чтобы после она простила его.

Тайлер до сих пор не вполне понимал, что привлекло его в этой девчонке. А Мона была именно девчонкой – тоненькая, игривая, как котёнок. Ей уже стукнул тридцатник, но ни один человек в здравом уме никогда бы не дал ей столько – ни морально, ни физически. Самому Тайлеру было двадцать пять и выглядел он примерно на столько же. С Моной он познакомился спустя год после основания «Samedy» – группы, в которой на тот момент был только он – гитарист и вокалист, а также его давний друг – Грэг Саммет, с энтузиазмом психопата долбивший по тарелкам. Позднее к ним присоединился Лейн со своим синтезатором. Музыка была, не хватало только текстов.

Тайлер писал и свои стихи, однако, они ему не нравились, казались сырыми и гротескными, неуверенными, словно у школьника в старших классах. И вот, в один из вечеров, выслушав его жалобы за дюжиной банок пива, Лейн через пару дней привёл Мону – свою бывшую одноклассницу. Тогда она красила свои дреды в жёлтый, фиолетовый и салатовый цвета и рисовала хной на лице веснушки. Мона всегда была куда очаровательнее своих стихов. Наверное, тогда он сделал большую глупость, утвердив её текстовиком. Но песни, как это ни странно, слушались; на концертах в местных клубах никто их ни разу не освистал и всё было вроде бы ровно. Но… скучно. Его музыка переставала ему нравиться, как только накладывалась на стихи Моны. Словно эти два компонента шли друг с другом параллельным курсом. Но другого выбора у него не было. Или ему только казалось, что не было.

Наконец, шум воды смолк. Тайлер в лёгком нетерпении чуть оторвался от мягкой спинки. Он устал уже от ожидания.

Послышалось характерное для мокрых босых ног шлёпанье по кафелю. Рифлёная дверь распахнулась и в гостиную выпорхнула радостная и обнажённая Мона, а следом… Грэг.

Почти минуту он неподвижно таращился на них, пытаясь осознать, что происходит. Они смотрели на него, стоя голышом, и на коричневый линолеум с мокрых ног и волос стекала и капала вода.

- Тай…- выдавила наконец Мона, широко распахнув глаза. Грэг молчал.

Уши заложило и откуда-то из глубин его существа стала подниматься к голове горячая, пузырящаяся ярость. Сжав пальцами подлокотники кресла, он начал медленно подниматься на ноги.

- Тай, нет! – в испуге закричала Мона и быстро шарахнулась в сторону, после чего кулак прилетел прямо в челюсть Грэга. Завязалась потасовка.

Он не помнил, что делал. До него, как сквозь горячий туман доносились пронзительные вопли: «Нет! Нет! Пожалуйста, нет! Прекратите!». Она кричала что-то ещё, но он не слышал.

Помнил, что орал что-то о том, чтобы они убирались из группы и из его жизни, что он убьёт их, если увидит снова... Это был конец.

С того дня он впервые в жизни ушёл в запой. Пил, почти не просыхая. Лейн периодически к нему заскакивал и каждый раз сочувственно качал головой, глядя на него. Тайлер не рассказывал о случившемся – он не хотел ничего вспоминать, не хотел никого ругать. Не хотел ничего.

Пару раз клавишник пытался вытащить его из пьяного угара, но после махнул рукой. Тайлер лишь помнил, что напоследок Лейн сказал: «Мужик, иллюзии ведут к смерти. Если ты не возьмёшь себя в руки, группе конец. Мы можем заменить кого угодно – меня, Грэга, Мону. Но не тебя», – а после, шмыгнув носом, растворился в темноте лестничной клетки.

«Не меня, значит?..», – вяло думал он, потягивая абсент за стойкой бара в одном из местных андерграудных клубов, где не раз с группой играл концерты. Сейчас по сцене скакали какие-то подвыпившие ребята и орали что-то с намёком на горячечный панк-рок. В довершение совсем уж безумной песни басиста стошнило прямо на колонку. Зрители на танцполе загудели и заулюлюкали. Кто-то долго и протяжно ржал.

«Жалкое зрелище», – скептично подумал Тайлер, и тут же, глядя в ядерную зелень абсента на дне бокала, добавил про себя: «Как и я, наверное». Он уже жалел, что взял себе этого зелёного убийцу. Хотелось виски. Пальцы на руках болели, пару дней назад неосторожно пришибленные дверцей пикапа.

Внезапно, он почувствовал странную щекотку в районе виска. Так обычно бывало, когда на него кто-то пристально смотрел.

Повернув голову, он принялся изучать глазами помещение клуба. Уйма народу и – ни одного лица, которое бы он знал. Тут Тайлер нашёл, что искал: у дальней стойки, чуть повернув голову в его сторону, на него смотрел незнакомый парень со спутанными тёмными волосами до середины лопаток. Бледная, жилистая рука в закатанном до локтя рукаве чёрной рубашки держала практически полный бокал виски. Кожу левой руки покрывал тёмный татуированный орнамент, состоящий из несходящихся, сломанных звеньев цепи. Бровь Тайлера невольно поползла вверх – ногти типа в чёрном были такими же сине-фиолетовыми от кровоподтёков, как и у него. На этом сходство заканчивалось. Лет двадцати, среднего телосложения. На глазах наблюдателя в слабом клубном свете лежала тень от надбровных дуг, но почему-то Тайлер был уверен, что взгляд незнакомца спокоен, почти равнодушен. Однако, глядя в эти сумрачные глазницы он почувствовал тревогу и явный дискомфорт.