Работа над поэмой «Кому на Руси жить хорошо» продвигалась весьма тяжко. Рукопись первой части помечена 1865 годом. Некрасов вернулся к работе только в начале 1870-х. Последняя часть, «Пир на весь мир», была напечатана в 1875 году. Видимо первоначальный замысел так и не был реализован. Поэма начинается весьма бравурно и несколько иронично, но постепенно тон мрачнеет. При этом внутреннее напряжение растет. Поэт вовсе не «устал» от своего творения. Наоборот, действие занимает его более и более. Что же остановило Алексея Николаевича, в конце концов? Болезнь или, быть может, боязнь своеобразного эмоционального взрыва? Неведомо.

По значению в русской литературе девятнадцатого века поэму Некрасова можно сравнить только с романом в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Да и то, если сказать честно, замысел Николая Алексеевича более масштабен, а поставленные цели более существенны. Кстати сказать, Пушкин также не закончил свое произведение. Опубликованная же часть читается легко, как бы на едином выдохе, без особенного эмоционального напряжения. Даже трагический по сути эпизод убийства Онегиным Ленского, своего друга, видится как-то не вполне трагически. Как это не парадоксально звучит, но самым естественным воплощением всего этого является одноименная опера Чайковского, где пародийные стихи Ленского воспринимаются совершенно серьезно, где дяденьки в париках стреляют друг в друга из картонных пистолетов. Совсем не так у Некрасова.

Что-то здесь чувствуется надломное. Особенно к концу работы над поэмой. Как будто Николай Алексеевич спорит непрерывно с кем-то, первоначально уверен в своей правоте, но как-то это уверенность уменьшается со временем.

Формально Некрасов замирился с отцом. По крайней мере стал регулярно наезжать к родным пенатам. Но было нечто, что он не простил Алексею Сергеевичу никогда, даже на смертном одре. Об этом он и сам писал, и современники вспоминали. Острота ситуации состоит в том, что самому Некрасову-отцу прощение сына видимо было не особенно и нужно. И возможно именно это обстоятельство раздражало Николая Алексеевича более всего. Алексей Сергеевич — человек чрезвычайно целостный и последовательный. Сын как-то написал про отца: он умер вместе с крепостным строем. А как же иначе? Некрасов-старший жил этим своеобразным воздухом рабства, и умер, как только он стал прекращаться. В его понимании, сын должен чтить отца своего и безусловно следовать родовым и сословным традициям. Конечно Алексею Сергеевичу льстил общественный и коммерческий успех сына, но не чрезмерно. Для его среды в первую голову ценилась карьера военная, во вторую — чиновная. При этом отец при случае использовал столичные связи сына, для решения своих частных проблем.

Вот обозвал Николай Алексеевич батюшку «полуграмотным офицером». А сам-то чем его превзошел. Тем, что даже гимназию толком не сумел закончить. Получается, что отец едва ли не образованнее сына. Просто первоначально в атмосфере полка а затем небогатого поместья в провинции всякие культурные позывы выглядели нелепо. Некрасов же постоянно находился в обществе образованнейших и культурнейших людей своего времени.

Очень темна история страданий матушки поэта, Елены Андреевны, и известно все это со слов исключительно самого Николая Алексеевича. Никаких документов не сохранилось, и даже изображения покойницы не известны. По семейной легенде, в молодого офицера влюбилась богатая наследница и вышла за него замуж вопреки воле родителей. Судя по тому образу жизни, каковой вел Алексей Сергеевич выйдя в отставку, особенных материальных выгод брак ему не доставил. Ко всему прочему, он видимо из-за данного казуса был вынужден оставить военную карьеру. А ведь был к ней очень способен, что даже сын признавал. Словом был этот брак по любви, скорее всего взаимной. Елена Андреевна видимо крепким здоровьем не обладала, а частые роды подкосили ее совсем, что при тогдашнем состоянии медицины было делом обыкновенным. После смерти супруги Алексей Сергеевич остался в самом цвете сил и, как человек страстный, не преминул воспользоваться своей властью помещика ради удовлетворения холостяцких прихотей. Что опять же было делом совсем обыкновенным. При этом, заметим, мачеху в дом не привел. Вот отец Александра Николаевича Островского горевал не долго, чем жизнь драматурга отравил изрядно.

Устав от поисков непонятно чего с неясно очерченной целью, мужики решил действовать путем острого эксперимента. Добыв с помощью скатерти-самобранки водки и закуски, они кликнули клич: «Эй! Нет ли где счастливого? Явись! Коли окажется, что счастливо живешь, у нас ведро готовое: пей даром сколько вздумаешь – на славу угостим!..» Первоначально им не очень верили, но, тем не менее, любители даровой выпивки скоро нашлись. Первым пришел уволенный дьячок. Его представление о счастии оказалось парадоксальным. Де мол счастье состоит не во многих имениях, а в благодушестве. «Пределы есть владениям господ, вельмож, царей земных, а мудрого владение – весь вертоград Христов! Коль обогреет солнышко да пропущу косушечку, так вот и счастлив я!» Когда же мужички спросили бывшего дьячка: где он собственно собирается раздобыть эту самую косушечку, то он простодушно ответствовал: вы и угостите. Сей яркий вариант семинарской риторики не вдохновил мужичков, и дьячок был изгнан с пустом. Рассказ старушки, счастливой уже тем, что у нее на огороде уродилась прекрасная репа мужиков также не впечатлил. Конечно они сугубые реалисты в жизни, но представление о счастии у них все-таки не столь меркантильное.

А вот рассказ солдата-ветерана мужикам понравился. Хотя с современной точки зрения он производит очень странное впечатление. Ветеран счастлив тем, что его не убили в многочисленных сражениях, что в мирное время он не умер с голоду и, самое главное, многочисленные палочные экзекуции его не погубили и не искалечили. Может быть мужички и не поверили ему до конца, но тут сказалось братское сочувствие, и солдату налили чарку.

Рассказ каменотеса-олончанина также произвел впечатление. Хотя счастье каменотеса состоит в убийственной работе от восхода до заката, за которую однако неплохо платят. Мужики угостили олончанина, но на прощанье не без ехидства заметили, что когда он состарится окажется не столь здоровым, то счастье-то может и изменить. Тут же некий бедолага и рассказал: сколь не прочным может оказаться счастье работника. Он надорвался под непосильной ношей, подстрекаемый хитрым хозяином, который нарочно стремился его покалечить. С тех пор бедолага полумертвый. Мужики конечно посочувствовали ему, но резонно заметили, что угощать вызывались только счастливых. Оказывается, что счастье калеки в том, что он чудом добрался до дому и собирается умереть на родине.

Совсем уж удивительным оказался рассказ бывшего дворового, который счастлив тем, что страдает барской болезнью — подагрой. Ради оной слуга много лет допивал за барином остатки дорогих вин и доедал объедки изысканных кушаний. Конечно мужики его прогнали. Де мол мы тут не мадерой и трюфелями угощаем, не по назначению пришел.

Рассказ крестьянина-белоруса, видимо содержал некие понятные современникам Некрасова аллюзии, но для современного читателя он уже невразумителен. Зато покореженному охотнику, двух товарищей которого медведица задавила, а его недодавила, мужички таки налили.

Когда же набежала ватага нищих, утверждавших, что они счастливы, когда им хорошо подают, мужики сообразили наконец, «что даром водку тратили». Кстати сказать, и приготовленное ведерко опустело. Решено было прекратить представление.

Чего же собственно хотел Николай Алексеевич Некрасов от жизни, на какое счастье надеялся? Ради чего он ссорился с батюшкой, а за тем, оставшись без средств к существованию, холодал и голодал в столице. Уж не ради же возможности щеголевато одеваться, обедать в дорогих ресторанах и играть карты в Английском клубе. Вообще межчеловеческие конфликты, особенно внутрисемейные, порой бывают крайне разрушительными для обеих сторон. Только вот к Алексею Сергеевичу это никак не относится. У него поди даже аппетит не испортился. Мучительная же болезнь Николая Алексеевича и последовавшая преждевременная смерть не в последнюю очередь явилась следствием крайне неустроенной молодости.