Как нашла она его? Это было более чем просто: о чудесной удаче Варецкого были сообщения в эмигрантской печати. Прочитав в «Новом времени» перепечатку из нью-йоркского «Утра», Надежда Васильевна живо собралась в Нью-Йорк. За три года, прошедших после его исчезновения, она сколотила себе небольшие деньги: открыла в Софии русскую столовую-булочную. Труднее всего было с визой, но и её удалось получить через американский Красный Крест. Надежда Васильевна по-прежнему любила своего мужа и ехала с целью его вернуть. Это она высказала растерявшемуся Варецкому, появившись перед ним без всяких предупреждений в десять часов вечера 19 августа 1924 года. Жена его уехала в театр, а сам он вернулся с делового заседания. Разговор обострился сразу. Надежда Васильевна потребовала, чтобы Варецкий бросил свою вторую жену. Деньги она отвергла с негодованием, хотя
Варецкий, постепенно набавляя, дошёл до двух миллионов долларов. Скандал был бы ужасен. Все здание только что воздвигнутого благополучия могло разлететься, как воздушный замок. Недействительность брака… тюрьма… и нужда, окончательная, безысходная. Варецкий заговорил мягко, как только мог.
— Нюра, ну, я виноват перед тобой, я не выдержал нужды. я оставил тебя. Но неужели мстить мне так жестоко — христианское дело? Ведь ты всегда была такой верующей, Нюра, так молилась. И вдруг теперь.
— Да не мстить я к тебе приехала, пойми! Истосковалась я без тебя.
— Но ты же мне готовишь уголовное дело!
— Скроемся, переменим фамилию, уедем в Европу.
— Броттер со своими миллиардами всюду достанет.
— Достанет или нет, это мы ещё посмотрим, а уж тут ты наверняка завтра же будешь в тюрьме. Или ты уедешь со мною, или твоей жене через час всё будет известно!
На побледневших тонких губах Варецкого появилась ироническая усмешка.
— И что, вам очень нужен, Надежда Васильевна, муж из-под палки? Что это за жизнь будет?!
— Будь что будет. Стерпится — слюбится. А другой я тебя не уступлю! Не могу я без тебя, Вадя, голубчик! Ночи ни одной спать спокойно не могу! Вернись, родной мой, ради Бога, вернись! Что я тебе сделала? Люблю. Люблю, Вадя. Сил моих нет! Люблю!
И она бросилась ему на шею.
Варецкий высвободился резким движением.
— Осторожнее, могут войти.
Нет, Верецкий схватил жену за горло, но у его виска оказался браунинг.
— Жене донесут? — зло спросила она, потемнев в лице. — Трусишь, голубчик? А каково было мне, когда ты меня бросил? Я за себя постоять сумею. Документы-то все у меня…
Быстрым движением Варецкий схватил её за горло. Пальцы сжались, но тут же у его виска оказался браунинг. Он с ругательством выпустил её. А она только усмехнулась.
Голубчик, я знала, на что иду. Голыми руками меня не возьмёшь. Ну, я вижу, с тобой разговаривать нечего. Пойду к твоей наречённой жене. Небось, вернулась уже на свой девятнадцатый этаж. Видишь, я полную разведку произвела — всё знаю.
— Постой!
Надежда Васильевна остановилась у самой двери.
— Ну?
— Ну. хорошо. Я согласен на твои условия. Мне больше делать нечего. Я вернусь к тебе.
— Вадя! Милый!
— Да, вернусь. Это все же лучше тюрьмы. Но сейчас уехать невозможно. Дай мне собраться, приготовить деньги. Сейчас нельзя — одиннадцать часов вечера. Я завтра возьму из банка.
Ироническая улыбка появилась на толстых губах Надежды Васильевны.
— Подлец ты, подлец! Да завтра ты от меня десятью способами отделаешься. У вас тут наёмных убийц сколько угодно. Что ж, ты думаешь, я последний разум потеряла? Попадусь в твою западню? Никогда дурою не была, насквозь тебя вижу.
— Ну, делай что хочешь. Устал.
Варецкий безнадёжно опустился в кресло. Вдруг зазвонил телефон.
— Это вы, дорогая моя? — спросил он по-английски, с преувеличенною нежностью. — Да, да, сейчас освобожусь. Кто эта женщина? Так, просительница… одна из этих несчастных русских эмигранток. Да, да, я сейчас подымусь к вам.
Женщина слушала с потемневшим лицом.
— Будет! — вдруг крикнула она, вырывая трубку. — Довольно с меня этого издевательства! Ты мой — пойми это! Хочешь не хочешь — мой, только мой! Сейчас ты уедешь со мной, а ей письмо оставишь, что не жена она тебе. Мы уедем из Нью-Йорка ночным поездом.
— Но ведь это безумие, Нюра. Будут телеграфировать, догонят…
— Пусть безумие, но ты не будешь ночевать тут!
Варецкий продолжал сидеть в кресле, беспомощно стиснув виски руками. Она стояла у двери в ожидании.
— Ну, что же? Решился?
— Нюра, в последний раз прошу, кончим всё по-доброму.
— Нет. Я иду к ней. Прощай.
Она с силой хлопнула дверью и поспешно вышла через приёмную на освещённую лестницу.
— Что делать? — размышляла она.
Идти наверх? Шестнадцать этажей! Но тут внизу народ, а там, на пустой лестнице, сразу уложит одним выстрелом. Документы отбёрет, судей подкупит. Нет, по лестнице мне идти нельзя. Там никого не встретишь — пусто, тут все на лифте ездят. Лифт! В лифте он со мною ничего не сделает, пока не доеду. Я там в безопасности буду.
Сжимая револьвер за спиной, поминутно оглядываясь, она медленно спустилась на три этажа.
Между тем Варецкий телефонировал швейцару из своего кабинета.
— Джо, сейчас в лифт сядет дама, бывшая у меня, и прикажет поднять её на девятнадцатый этаж, к моей жене. Это шантажистка. Вы подымите лифт до самого верха и выключите ток. Затем идите к себе спать. Ключ от кабинки оставьте мне, я сам выпущу эту даму.
— Все будет исполнено, сэр, — послышалось в ответ. Варецкий усмехнулся.
«Все обойдется в несколько тысяч долларов швейцару за молчание. Ясно, что он подумал: меня шантажирует дама сердца. Вещь весьма обыкновенная, вполне в нравах добродетельного Нью-Йорка. А затем, когда эта дама исчезнет совсем, Джон не станет особенно беспокоиться. А она должна исчезнуть!»
Лифт между тем подымался с Надеждой Васильевной, всё ещё сжимавшей свой браунинг. Вот уже пятнадцатый этаж, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…
Что такое? Лифт не остановился.
Двадцатый, двадцать первый, тридцатый!
Надежда Васильевна нажала кнопку сигнала. Лифт продолжал подыматься. Она стала кричать, но вокруг никого не было. Теперь лифт подымался уже среди темноты. На последних этажах тридцатипятиэтажного небоскрёба были не жилые помещения, а склады бакалеи фирмы «Томпсон и сын». Наконец, лифт миновал последний этаж и упёрся в потолок небоскрёба. За дверцами была глухая стена.
— Так. Поймал-таки в мышеловку. Ну, хорошо. Я не растеряюсь. Как-то возьмёшь теперь?
Этот самый вопрос мучил теперь и Варецкого, убедившегося, что лифт поднят согласно его приказанию. Ночь выгадана, но на утро лифт необходимо будет спустить. В тридцатипятиэтажном доме нельзя сказать, что подъёмная машина испортилась, починка должна быть сделана моментально. Итак, есть только ночь. К утру незваная гостья должна перестать существовать, исчезнуть бесследно.
Лифт между тем подымался с Надеждой Васильевной, всё ещё сжимавшей свой браунинг. Вот уже пятнадцатый этаж, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…
Что такое? Лифт не остановился.
Двадцатый, двадцать первый, тридцатый!
Надежда Васильевна нажала кнопку сигнала. Лифт продолжал подыматься. Она стала кричать, но вокруг никого не было. Теперь лифт подымался уже среди темноты. На последних этажах тридцатипятиэтажного небоскрёба были не жилые помещения, а склады бакалеи фирмы «Томпсон и сын». Наконец, лифт миновал последний этаж и упёрся в потолок небоскрёба. За дверцами была глухая стена.
— Так. Поймал-таки в мышеловку. Ну хорошо. Я не растеряюсь. Как-то возьмёшь теперь?
Этот самый вопрос мучил теперь и Варецкого, убедившегося, что лифт поднят согласно его приказанию. Ночь выгадана, но на утро лифт необходимо будет спустить. В тридцатипяти-этажном доме нельзя сказать, что подъёмная ма-шина испортилась, починка должна быть сдела-на моментально. Итак, есть только ночь. К утру незваная гостья должна перестать существовать, исчезнуть бесследно.
