— Я сейчас попробую дозвониться до папы. Вы будете ждать его на работе. А потом все вместе поедете на дачу к Валерии Павловне. И оттуда мне не звонить, носу не казать. Ясно?

— Надолго? — спросил Макс коротко.

— Не знаю. Потом, все потом. Давайте, ребята. Я на вас надеюсь.

Она хотела сказать еще какие-то добрые, прощальные слова, но не стала. Во-первых, некогда, а во-вторых, не дождутся, она не будет прощаться со своей семьей.

— Федор, ты можешь у кого-нибудь там взять машину?

— Тебе машина нужна? А наша чем не…

— Слушай, Федя, сейчас же бери у кого-нибудь машину и езжай вот по этому адресу. Записывай. — Она продиктовала адрес Инны. — Возьмешь ее и вернешься на работу. Туда уже приедут Макс и Ленка. И сразу уезжайте. На дачу к Валерии Павловне.

— Ты что, с ума сошла?

— Это серьезно, Федя, это слишком серьезно.

— Да я понимаю — не шутки. Только с чего ты решила, что я прятаться буду? Не-ет. Я детей отвезу и эту твою женщину, а сам вернусь. Я от тебя ни на шаг. А все кончится — бросишь свою работу. Поняла? В адвокаты пойдешь.

— Ладно, Федь, не дури. Беги.

— Где тебя искать?

Но Клавдия не ответила. Отключила телефон.

Минуту сидела, уставившись в стол с разорванной клеенкой. Словно из нее, как из шарика, выпустили воздух.

И что теперь?

А теперь, Дежкина, думай.

Клавдия еще утром, как и обещала себе, открыла список, который дала ей Кожина.

Двадцать шесть имен. Прямо «бакинские комиссары» какие-то. Конечно, Клавдия этих людей видела и слышала не раз. Интересен был сам по себе политический спектр. От самых левых до самых правых. И действительно, каждый из них мог устроить все что угодно.

Клавдия уже давно перестала быть политической простушкой. Очень давно, почти сразу, как пришла в прокуратуру. Она очень быстро узнала, что перед законом у нас все равны. Но некоторые равнее. Высококресельный дядечка сбивал насмерть на свой машине старушек, а его даже стеснялись пригласить для допроса. Воровал из американского супермаркета шампанское, а расплачивалось посольство. Побоями доводил до больницы собственную жену, а его заботливо клали в клинику, чтобы отдохнул.

Что уж говорить про их деток. Эти куролесили напропалую. Но туповатый недоросль, убивший свою любовницу, отделывался условным сроком. А придурковатая доченька, торговавшая наркотиками, через неделю вообще гуляла за границей.

Это было до недавнего времени единственное, за что Клавдия ненавидела свою работу. Впрочем, у нее такие штучки не проходили. Поэтому ей таких дел и не поручали. Были более послушные следователи. Хоть это Клавдия себе отвоевала.

Но сейчас надо было угадать, докумекать, дотумкать, кто же из этих «бакинских комиссаров» затеял войну.

Клавдия еще и еще раз перечитывала список и понимала — никто. Они все могли. Но ни у кого из них не было острой нужды. А тут имела место именно срочность. Тут как раз перли напролом. Тут ждать не могли, пока само рассосется.

Клавдия и так и сяк выстраивала цепочки. Может, кто-то хочет заполучить компромат на другого? Но это делается куда более просто — деньги на бочку. Нет, тут как раз хотят свой компромат изничтожить. Вот и охота.

И еще. В списке были, в основном, политики. Это для них, конечно, неприятность, что их увидят в постели с проституткой. Но не смертельная же. Не то, ради чего поставишь на карту и карьеру, и свободу, и даже жизнь. Это должно кого-то сильно припечь.

И снова Клавдия разводила руками — такого в списке не было.

Этот вопрос остался висеть, как мясницкий крюк, поблескивая кровавыми железными гранями.

Но был вопрос куда более простой — кто знал обо всем, что делает, говорит и даже задумывает Клавдия?

Она решила, что будет гадать всю дорогу, а сейчас отправится к Далматову. Может, хоть у него какая-то ниточка…

Вообще-то, по уму, Далматова надо было выпускать. Но пусть его Шевкунов еще потрясет, а так, что, Далматов — пешка. Такими жертвуют в самом начале партии.

«Тьфу, — ругнулась про себя Клавдия. — Что я несу? Он же человек как-никак, какая пешка?..»

И мысль оборвалась. Клавдия поняла, что думает сейчас уже совсем в других категориях.

В категориях войны.

По дороге Клавдия вдруг вспомнила странную приписку к заключению экспертов. Это же она просила Игоря узнать, занимался ли кто-нибудь пластитами в их прокуратуре. Значит, только в этом году было четыре дела. Или крутятся до сих пор.

Да, но зачем она хотела это знать? Клавдия вспомнить не могла.

Еще подъезжая к отделению, Клавдия увидела какую-то суету. На этот раз почему-то даже предчувствия никакого не было. Ну, суетятся люди и суетятся. Вся суета сует и всяческая суета.

Показала дежурному документы. Тот почти не посмотрел, что-то кричал в телефон.

— Далматов еще у вас?

— Пройдите к дежурному следователю, — кивнул он на лестницу.

Клавдия поднялась на второй этаж и нашла кабинет с нужной табличкой. Но в нем было пусто.

Мерцал экран компьютерного монитора, ветер из форточки шевелил бумаги на столе.

Клавдия села.

И вдруг встала.

Не дай Бог!

Она вылетела в коридор и схватила за рукав пробегающего милиционера.

— Где у вас «обезьянник»?

На милицейском и бомжевском жаргоне это означало — камеры предварительного заключения.

— В том крыле, — махнул рукой милиционер.

Клавдия бросилась в указанном направлении и столкнулась в дверях со старшим лейтенантом.

— Это вы из прокуратуры? — спросил он.

— Я. Где Далматов?

— Видите какое дело… — развел руками старлей.

— Где Далматов?! — гаркнула Клавдия.

— Там он… Но мы накажем, мы строго накажем…

Клавдия его уже не слушала.

Она влетела в камеру и замерла.

Он стал даже как-то выше ростом. Вообще повешенные выглядят длинными и плоскими.

Далматов висел на ремешке, привязанном к решетке. Синий язык завернулся за верхнюю губу.

— Это Петричев, я ему говорил… — поспел бежавший следом старлей. — Не сняли ремешок — и вот.

— Когда?

— Да с полчаса назад. Нет, минут двадцать всего.

— Экспертов вызвали?

— Все сделано, все. А виновные будут строго наказаны…

Клавдия достала из сумки резиновые перчатки, натянула на руки.

— Никого не впускайте.

Она не могла ждать, пока приедут эксперты. Она должна была проверить сама.

Мало приятного ощупывать труп. Далматов был еще теплый. В карманах Клавдия нашла спичечный коробок, пачку «Мальборо», семнадцать копеек и катушку ниток.

Она долго пыталась сообразить, зачем Далматову понадобились нитки, но так и не поняла.

— Давно стены красили? — спросила старлея.

— Недавно, мы вообще следим.

— А это было?

Клавдия показала на угол стены, где было нацарапано что-то вроде римской III или просто кто-то отмечал время своей жизни в этой неволе.

— Не знаю. Нет, кажется. Мы сейчас выводного спросим. Он в камеры заглядывает.

— Он в камеры не заглядывает, — сказала Клавдия. — Он у вас бездельник и разгильдяй. Я, вы слышите, я буду сама заниматься этим делом.

Она сказала это так, словно все вокруг должны были знать, какая она жестокая и кровожадная.

А Клавдия это говорила потому, что чувство вины перед Далматовым теперь стало из абстрактного реальным и неутихающим.

Конечно, проведут расследование. Конечно, накажут милиционеров. Но виновата-то она. Ей бы еще вчера увидеть в глазах этого круглого казаха, что будет сегодня. Ей бы сразу понять — эти тихие, медлительные люди уходят из жизни легко и просто. Потому что не умеют за нее бороться, потому что не понимают ее сложностей. Потому что Восток есть Восток, а Запад…

А Запад его убил.

Скоро прибыли эксперты.

Труп сняли, начали обследование.

Минут через двадцать медик сказал:

— Самоубийство. Точно. Во всяком случае, никаких следов борьбы.

Отпечатки пальцев на ремешке тоже были только Далматова.