ловушке. В нескольких шагах от меня, пенясь и шипя, разбивались волны. Я не знала, был

прилив или отлив. Не важно.

Я не знала, во что я верю.

Отчаяние определяло жизни моих друзей. Они истошно пытались соответствовать,

делать свои семьи счастливыми или решать то, кем они непосредственно были. Я не

понимала необходимости утверждения или одобрения. Мне претили разговоры за спиной

и страдания по парням. Мужчин мотивировали слезы и боль, что казалось неоправданным.

Странно. Не в моем духе. У меня были друзья, которые в одну минуту были нормальными,

а затем с ними случался гребаный припадок, когда их тела менялись.

Я это тоже чувствовала. Но все мы ходили в школу на одни и те же курсы. Все мы

знали, что это произойдет. Почему же я веду себя так, словно это стало для меня шоком?

Я медленно отсекала их от себя до того момента, пока не осталось тех, кто не мог

бороться. Никто не догадывался, как справиться со мной. Даже я не знала. Я никуда не

вписывалась, и мне было все равно. Возможно, это была моя версия хандры богатенькой

девочки. Возможно, я была просто слишком умна, слишком хороша во многих вещах. Или

слишком едкая для практического достижения этих теплых девчачьих взаимоотношений.

Я ни от кого не зависела. Не чувствовала себя полезной.

Я ощущала себя так, словно у меня в голове происходило больше, чем у

большинства людей; затем я думала, что была не в себе из-за веры в это. Так что я стала

устанавливать контакты, пробуя завести больше друзей. Затем я осознала, насколько

пустыми были эти взаимоотношения. Я поняла, что в моей голове действительно

происходит больше, чем у большинства людей, и начала жить заново.

Линн исчезла в клубе, на пути к номеру, для участия в групповушке втроем или

вчетвером, а я осталась брошенной на пляже. Я могла бы сделать это и впятером, почему

нет? В любом случае: какая была бы разница?

Траханье с одним или с десятью людьми не было особо важным опытом, но я должна

знать, зачем мне нужна хандра.

— Теперь это не хандра, — сказала я себе.

12

Мое напряженное лицо среагировало на брошенный комок песка прежде, чем мой

мозг засек двух полуобнаженных парней, бежавших сзади меня и пинавшихся песком.

Они нырнули в ледяной прибой.

Твою мать!

В Лос-Анджелесе было довольно тепло в марте, при прочих равных условиях, но

вода была чертовски холодной.

Парни доплыли до места, где ровно возвышались волны, и задержались на плаву,

наблюдая за горизонтом. Когда одна большая волна развернулась, завиваясь на вершине,

они в подходящий момент расположили свои тела так, чтобы прокатиться на ней. Они

потерялись в белой пене, а затем поплыли назад. Ребята были высший класс. Волна,

которую они оседлали, прошла мимо них, мимо границы влажного песка, к сухой линии в

шести дюймах от моих ботинок.

Был прилив.

Один из парней подлетел ко мне: прилипшие штаны, влажные волосы, по которым

стекала вода, короткая борода блестела в огнях набережной.

— Есть полотенце?

— Нет.

— Гребаный холод.

— Надо было думать, прежде чем туда лезть.

Позади меня, другой парень схватил с песка белое гостиничное полотенце и

стряхнул его, прежде чем обернуть вокруг плеч. По всей груди у него была вытатуирована

мелодия. Это был Стрэтфорд Гиллиам. Невероятный в живую. Даже в темноте.

— Один-ноль в ее пользу, — сказал он и бросился назад к клубу.

Парень с рыжей бородой был Индиана МакКаффри, и он, как предполагалось, сейчас

трахал Линн и Йони. Вместо этого, он стоял рядом со мной и дрожал.

— У меня есть прикурить, — сказала я, протягивая ему мои сигареты и зажигалку.

Он взял их и сел рядом со мной.

— Спасибо, — он вытащил две сигареты, вручил одну мне и протянул прикурить

дрожащими руками.

— Вероятно, тебе следовало пойти внутрь.

— Мне нравится холод.

— Конечно. Именно поэтому люди переезжают сюда.

Парень выдул струйку дыма, который сделал крутой поворот в два дюйма прямо от

его губ, когда морской бриз сдул всё назад.

— Ты отсюда? — спросил он.

— Родилась и выросла в Лос-Анджелесе. Вскормленная водами тихого океана и

закаленная под Калифорнийским солнцем, — я встряхнула волосами, отбросив их с лица.

Вживую он был еще красивее, чем в любом журнале. Я не знала, как дошла до того,

чтобы сидеть на берегу с Индианой МакКаффри, но сигарета выкурена, и он, вероятно,

собирался отчаливать. Каждая секунда была на счету.

— Твой южный акцент практически не слышен. Ты можешь стать диктором.

Он кивнул или возможно дрожал.

— Моему отцу не нравилось, что я звучу как деревенщина, так что он выбил из меня

акцент.

— Что еще он выбил из тебя?

Он посмотрел на меня.

— Кроме дерьма?

Его зрачки были расширены как восьмерка9 с синими ободками. Он был под

синтетически-улучшенными наркотиками. Возможно, куаалюдом. Якобы синие капсулы

делают вас возбужденными и счастливыми достаточно, чтобы рассеять неловкость от

групповушки. Это — то, о чем говорила Линн. Она ела синенькие всякий раз, как могла. Я

13

держалась подальше от синеньких. Мне не нужно ничего для того, чтобы стать более

возбужденной или счастливой.

Верхний слой его волос высох, и их трепал ветер, в то время как он смотрел вниз,

вкручивая фильтр от сигареты в песок.

— Дерьмо идет в первую очередь, — сказала я.

Он улыбнулся, смотря на меня с признательностью. Как если бы я тронула его, хотя я

даже не пыталась. Спрашивая его о чем-то настоящем. Я только валяла дурака, но задела

его за живое, так как я не игнорировала и спрашивала о чем-то другом или отказывалась

от вопроса.

— Настал день, — сказал он, прижимая фильтр к губам. — Настал день, и я

прекратил чувствовать что-либо хорошее или плохое. Он бил меня, чтобы это пошло мне

на пользу. Нравилось мне это или нет. Но все остальное? — Инди выровнял свою руку и

разрезал воздух на уровне наших глаз.

— Я поняла, — сказала я. — У меня тоже самое. Хотя и без битья.

— Всё лучше, чем с битьем.

Я засмеялась, и он засмеялся со мной. Для парня без чувств, мне он вроде бы

нравился.

— Я видела, как ты играл в «Кит-Кат Лаундж» как-то ночью, — сказала я. — И

после вечеринки.

Инди развернулся так, чтобы быть лицом ко мне, и посмотрел мне в глаза.

— Я знал, что видел тебя где-то.

— Я не хочу, чтобы ты подумал, что я притворяюсь, что не знаю кто ты.

— Достаточно честно.

— Но ты не должен здесь оставаться из вежливости. Холодно.

Он пожал плечами. Перестал дрожать, его кожа высохла.

— Мой друг наверху с парой девчонок, а я не в настроении сегодня вечером.

— Я думаю, что те девочки могли быть моими подружками.

Он повернулся обратно к океану, повторяя мою позу: колени согнулись, руки

обернулись вокруг ног, плечи ссутулились.

— Ты не хочешь подняться туда, комната 432?

— Я на пляже для того, чтобы избежать сие событие.

— Почему это?

— Хотела увидеть, как вы, два идиота, будете получать гипертермию10.

Он снова повернулся ко мне: подбородок уперся в бицепс, волосы скрывали один

расширенный голубой глаз.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать. А что?

— У нас игра в покер в полночь. Ты в деле?

У меня не было планов до утра. И я была хороша в покере, но не показала этого, ни

жестом, ни словом, только проговорив:

— Я в деле.

_______________

Примечания:

1 — «Quaalude» — куаалюд, метаквалоdн — лат. Methaqualonum — снотворное

средство класса хиназолинонов, используется как наркотик. Запрещён к применению в

ряде стран (в том числе и в России). Седативное и снотворное средство, оказывает