Дальше, дальше от этой тяжелой, несправедливой жизни летит Гризли… Туда в горы. «На горах свобода!..» сказал он, — великий поэт Германии.
Но и в этих горах, работает человек, стучат кирки, звенят лопаты… Громадная труба поднимается кверху, огромное колесо вертится и опускает бадью глубоко, глубоко в подземную шахту. И вся ладья полна бедными, исхудалыми, бледными детьми…
При взгляде на них, на их осунувшиеся, испитые лица— на их почти голое тело — худое, как у скелета — все сердце Гризли перевертывается от жалости… и слезы сами собою бегут из её больших, черных глаз.
— Господи! — всплескивает она руками… Для чего же! — Почему Ты, милосердый, осуждаешь на непосильный, грязный труд этих малых, тех, которых Ты так любишь?!!
И невольно, незаметно опускается она вместе с бадьей, спускается в глубь каменной горы, в недра земли, спускается на несколько десятков сажень… Чем ниже спускается бадья, тем душнее становится воздух… Его мало, его не хватает ни для детей, ни для ламп, которые горят у их поясов.
Спустилась бадья…
И выползают из темных узеньких нор другие, дети, на смену тем, которых спустила бадья. Вылезают они, как длинноногие, исхудалые, черные пауки… Нет в них ни образа, ни подобия человека… Идут, шатаются…
А на место их в темные, грязные, вонючие и сырые норы полезли другие дети… Вот один мальчик совсем худенький, тщедушный, маленький — влез он в подземный душный коридорчик, всполз на четвереньках, обернулся, лег на спинку и принялся колотить свод киркой. Однообразно, монотонно стучит кирка… И кажется Гризли, что говорит она одно и то же… Одно и тоже…
«Трудись, чтобы жить,
«Живи, чтобы трудиться».
Что-то тяжелое, страшное, налегает на душу и сердце… Ей кажется, что живой мертвец лежит в гробу и выстукивает ужасную песню:
«Живи, чтобы трудиться,
«Трудись, чтобы жить».
…Воздуху! Свету!.. — вскрикивает она всеми силами души… — И… просыпается.
Просыпается в её роскошной, княжеской спальне… Где повсюду золото и мрамор, шелк и бархат…
Просыпается она вся в слезах и плачет и рыдает и одного не может припомнить: отчего сжималось во сне её сердце такой страшной надрывающей жалостью?!
XIII
Тихо, уныло спускаются сумерки… И на бедное измученное сердце Гризли ложатся вечерние тени. Розовым светом окрашивается далекий горизонт, поля и леса и тихий воздух шепчет Гризли.
— Земное страдает!.. Небесное вкушает покой и радость!..
Спит она или не спит?! — Она сама не знает. Она видит себя… Вот лежит она, в белом платье, на широком диване… И в то же время она чувствует, что она здесь, высоко над диваном стоит на воздухе… И не знает, как и чем она держится. Она стоит в том же белом платье и также заплаканы её глаза… и так же смутно её сердце… Ей хочется рассмотреть вторую себя… ту которая, бледная, лежит на диване. Но какой, то повелительный голос, внутри её сердца, говорит ей…
— Иди!..
И она, послушная ему, поднимается выше, летит, летит в мягком вечернем воздухе и видит, как от всей земли поднимается легкий пар… Он тихо стелется над водами, над прудами, озерами и болотами… И видит Гризли, как в этом легком тумане носятся, снуют, маленькия прозрачные существа… Ими пропитан, ими кишит весь воздух и воды, и вся грязь земная… Безобразные злые существа… Что они делают? думает Гризли… И какая масса их!!.
И смутно чувствует Гризли, что эти существа не добрые гении, а разрушители жизни всего земного… И человек борется с ними всеми силами его ума…
И слышит Гризли особенный тяжелый запах, запах земли, сырости, запах болот и всего гниющего… убийственный запах!..
«Это работают они — злые существа», — думает Гризли.
И видит она, как люди гибнут, миллионами, от этих злых существ, гибнут по всей земле и не могут победить их разрушающую силу… Они трудятся насколько могут и умеют, а все эти крохотные микроскопические существа — эти злые атомы — смеются над их усилиями и поют одно и то же, одно и то же…
Живи, чтобы трудиться
Трудись, чтобы жить…
Тяжелый, заразный воздух окружает Гризли… Дышать нечем. Везде, куда ни обернись, невыносимый запах… Это гниют, разлагаются тысячи трупов… разбросанные в мельчайших атомах земли. Смерть всюду борется с жизнью и побеждает ее, несмотря на все её усилия…
Но и самая жизнь, каждая её работа, издает тяжелый, убийственный запах… Пахнут рыбы, пахнут птицы, пахнут звери… Каждая плоть и каждое дыхание увеличивают смрад тяжелого воздуха земли и болот…
Гризли летит на простор цветущих лугов, в рощи, полные сладким, чарующим запахом лип… на холмы, покрытые розами… Но во всех этих запахах она чует тленное и преходящее… Все эти ароматы усиливаются, принимают острый ароматический запах и переходят в тяжелый смрад разлагающегося трупа…
— Бренное проходит!.. Вечное остается!.. — шепчут все цветы лип и роз.
«Все обман! Обман! думает Гризли. Тяжелый обман?!»
И кажется ей, что все эти запахи превращаются во что-то липкое, тягучее, что пристает к ней, обволакивает слизью все её тело… И вся земля в рощах и на лугах, на горах и долинах становится липкой, скользкой трясиной…
Всюду тянется что-то отвратительное, какие-то осклизлые лохмотья.
Господи! Где же спасенье… от земной грязи!..
— Оно внутри тебя! — шепчет ей строгий голос: —оно в детской простоте невинного сердца. В любви к чистому и возвышенному!..
И Гризли чувствует, как радостны эти слова, как твердое и тихое успокоение вливается с ними в душу… С неё спадает тяжесть плоти, грязь, горе. Она стала ребенком, маленькой девочкой… Вот тысячи маленьких головок смотрят из всех цветов… расплетаются венками, блестят звездочками.
— Выше Гризли! Выше! говорят они; полетим выше от земли в чистые высоты, где нет ничего земного… Ни стремлений, ни запаха земли.
И она летит, поднимается выше и выше… Она чувствует, что тяжесть и грязь земли спадает с неё; она чувствует, как рвутся гнилые нити, привязывавшие ее к этой земле, полной всяких гадостей… Она летит к свету, который всех любящих греет с такой великой неземной силой и любовью… Он блестит над ней, своими ласковыми притягивающими лучами — и в этих лучах исчезают все узы земные, тают все помыслы и стремления плоти…
Она видит, как незаметно спускается, окружает ее красота небесная…
И она понимает, что эта красота полна гармонии, что она часть великого света, блещущего в высотах недостижимых.
Кругом её невиданные, непостижимые цветы и деревья… Это не красота земная. Нет! Это что-то высшее, недостижимое и неописуемое… Это сад, в котором все стройно, прекрасно, на что можно вечно смотреть и не налюбоваться…
И чудный нежащий свет, и чудный нежный ласкающий запах, святое благоухание…
— Господи! Вот дети!.. Много детей. Она слышит их радостный лепет… Их говор, веселые крики и детские песни… Они все взялись за руки, составили громадный круг и запели славу… Славу Ему — славному и сильному, доброму и любящему… Ему — источнику света, любви и всякой красоты, и гармонии!
И в слезах от сильного душевного порыва, Гризли вся приникла долу.
— Иди! Пора! — шепчет ей строгий голос… — Иди назад.
— Куда же идти!?..
Но она чувствует, как тихо, тихо, незаметно она опускается долу… Закрывается, меркнет красота небесная, меркнет свет нежный и ласковый!.. Сердце снова сжимается земной тоской и страданием…
— Господи! — простирает она руки к небу. — Господи! Отец мой небесный!.. Смилуйся над твоей дочерью… Не дай мне снова погрузиться в тьму земную.
— Иди!.. — твердит ей повелительный голос…
И чувствует она, что уже окружает ее надземный воздух, тяжелая убийственная атмосфера и опять этот невыносимый, тлетворный запах, запах плоти, пота и крови… земных трудов и страданий. Опять окружает ее грязь земли — жидкая, зловонная… Грязь и пыль… Опять носятся в воздухе те же злые крохотные существа… Много их, целые мириады!
