Мы вместе с ним тихо вылетели в сад.

Он взял меня за руку и опять то же содроганье, то же мучительно-сладкое чувство пробежало по всем моим нервам.

— Радостный! — сказала я шепотом. — Ты любишь меня? Скажи мне, что ты любишь меня!

Он отрицательно повертел головой и сказал каким-то глухим неслышным шепотом, но его голос так громко раздался в моем сердце:

— Любви нет! — говорил он. — Есть одно наслажденье!

И мы быстро понеслись, полетели. Воздух теплый, ароматный так ласково встречал нас. Он играл моими распущенными волосами.

Под нами, там, где-то, в недосягаемой глубине, освещенной ярким месячным сияньем — проносились облака… блестело море, чернели леса, рощи, города, деревни.

Он охватил меня рукой, и мне так хорошо было нестись, лететь подле него.

Мы летели долго и, наконец, начали опускаться. Один город, большой город, начал развертываться перед нами широкой панорамой. В нем было много башен, колоколен, дворцов, монументов и небольшая речка текла посредине его — речка, через которую были перекинуты каменные мосты. На одном мосту стояла большая конная статуя. Над всем городом сиял какой-то чудный красноватый свет. Мы спускались все ниже и ниже… Я уже увидела большой сад… и в этом саду было много людей. Музыка бешено играла и все они так весело танцевали.

Меня вдруг неодолимо потянуло туда, к этому безумному веселью. И мы тотчас же очутились посреди этого бала, в саду.

Множество газовых рожков горело в стеклянных тюльпанах. На возвышении, в небольшой беседке, был оркестр и веселая, живая музыка лилась непрерывным каскадом.

Она, казалось, зажигала неудержимое веселье. Хотелось беситься, прыгать и хохотать, потешаться над всем, что прежде казалось таким серьезным, таким дорогим, милым и святым.

Множество красивых и нарядных женщин плясали вместе с ловкими кавалерами. Они делали уморительные па, они вскидывали высоко красивые ноги, так что все их платья разлетались. Они прыгали на одном месте… приседали… или уморительно, порывисто, бочком налетали на кавалеров. И мне неудержимо захотелось также плясать и беситься… И не знаю, как, когда все закричали: «rond! grand rond» — я уже была тут, среди них и, схвативши руку князя и другого кавалера, вертелась в неистовом вихре.

Помню, мне было весело и только одного хотелось— чтобы все это вертелось, прыгало, бесилось, хохотало… сильнее, скорее, быстрее.

Вдруг в одном павильоне раздался неистовые шум и крик, и все бросились туда, и я прежде всех… Я толкала всех и пробиралась вперед. Случилась какая-то пьяная драка. Одному бутылкой разбили голову и его вели под руки, всего в крови, двое жандармов. И помню— вид потоков этой блестящей алой крови произвел на меня странное впечатление. Мне хотелось услыхать её запах… Мне хотелось больше, как можно больше крови, огня, дыму… Мне хотелось бить, убивать, зажигать, захотелось грома, выстрелов, разрушения… Но все покрылось в моих глазах точно черным покрывалом и не знаю, как, мы уже летели высоко, высоко над всея этой толпой… я летела рядом с моим темным спутником…

Вместе с нами и кругом нас летели черные тучи, вспыхивали ярки я молнии и удары грома раздавались как оглушительные выстрелы; но я их не боялась. Помню, мне нравилась игра молния. Они с легким треском, как змейки, обвивались прихотливыми зигзагами одна около другой, и чудные, яркий фиолетовый свет окружал их…

Мы летели долго, кругом нас ревела постоянно буря, казалось, страшные порывистые ветер нес нас. И куда?.. я не знала, я только чувствовала, что там меня встретит действительное радостное высокое наслаждение… там был праздник.

Наконец, вдали показался какой-то тусклый, красноватый свет, который становился шире и ярче при нашем приближении… Я начала уже различать землю сквозь черную дымку туч, в просветах которых открывался яркий лунный свет. Мне казалось, что тогда был день, но только не белый. Свет его был какой-то особенный… красноватый, приятный, раздражающий и радостный свет… Ближе, ближе! и я уже издали услыхала веселые крики и шум и какое-то бешеное, громкое шаривари и пение, от которого задрожали так весело все мои нервы… и мы влетели в тучи дыма… Громадная площадь развернулась перед нами, и на ней горели все огни, огни — без конца… И на самом горизонте эти огни тонули в тумане. Это были маленькие костры и в дыму их быстро мелькали, кружились пары… Это были удивительно красивые женщины и какие-то бронзового цвета мужчины… Костюм этих женщин был легок и прозрачен, но от этого они казались еще красивее… Мы оба бешено ринулись в безумную пляску и начали кружиться быстрее вихря, под пение какой-то странной песни с аккомпанементом бешеных криков, которые раздавались как раз в те мгновения, когда общее веселье, казалось, начинало колебаться и падать…

Мне было страшно весело и приятно… Какая-то нега разливалась по всему телу и щекотала мне сердце… Передо мною прыгали, скакали и кувыркались лягушки, уморительные мопсы… бараньи и козлиные головы качались во все стороны на длинных шестах… Свиньи хрюкали так мелодично, летучие мыши, совы носились повсюду. Я никогда не видала ничего причудливее и страннее этого удивительного маскарада.

Когда веселье достигло, казалось, высшей точки, вдруг раздался страшный удар грома и все засуетились. Я услыхала со всех сторон неистовые крики, и все протягивали ко мне руки и кричали:

— Ведите! Ведите!.. Пора!.. Пора!.. Пора!.. И меня повели целой гурьбой с криком, шумом и гамом. Повели куда-то на гору… Казалось мне в тьму, но эта тьма расступалась… освещалась золотым блеском… Я увидала, что мы идем по целым грудам червонцев. И от них идет яркий золотой свет, который звенит такой чудной музыкой. Мы поднялись на самую вершину, на которой лежали грозный тучи и из них сверкали ослепительные молнии… Тучи рассеялись, и я увидала того самого идола, которого я видела еще маленькой в музее князя. Но только этот идол был громадный — великан: и также вокруг него заплетались змеи и ящеры… Он странно ворочал громадными глазами, от которых во все стороны летели целые потоки яркого зеленоватого света… Но это был особенный раздражающий свет… Перед идолом был жертвенник из мертвых, свежеотрубленных окровавленных голов, из которых текла кровь струйками по земле, и эту кровь с жадностью лизали все мопсы и летучие мыши, свиньи и козлы и даже те ящерицы и змеи, которые окружали идола. Он сидел гордо, выставив вперед свой огромный живот и растопырив длинные пальцы, с кривыми когтями. На жертвеннике перед ним горело тусклое, небольшое синеватое пламя. Меня подвели к этому самому жертвеннику.

Я оглянулась. С левой руки у меня стоял князь, и странно! его лицо теперь показалось мне так сходно с лицом идола… Но все-таки это лицо не казалось мне отталкивающим. Напротив, я видела в нем какие-то милые, удивительно симпатичные черты. И вдруг опять в моем сердце ясно отчетливо раздались его слова, гордые и повелительные:

— Поклонись силе наслаждения, — говорил мне его голос, — и принеси жертву князю мира сего, повелителю людей!

И он указал мне на мою грудь. — На этой груди висел крестик, который был надет мне при крещении. Он ничего больше не прибавил — Но я ясно почувствовала, что мне надо снять этот крестик и бросить в синеватое пламя.

Сердце во мне похолодело и… содрогнулось. Я невольно отвернулась. Ужас сдавил мне дыхание. Мне хотелось бежать, но все окружавшие меня чудовища вдруг захохотали и уставили на меня костлявые, длинные пальцы. Они смеялись с таким пренебрежением, с такой ненавистью и злобой ко мне… И князь, казалось мне, смотрит на меня с таким презрением. Его голос снова раздался в моем сердце:

— Принеси добровольно жертву, говорил он.

Я пристально смотрела на него. Из его глаз лился прямо в сердце мне такой повелительный, зовущий свет, что сердце моё, душа моя, все существо моё, в страстной неодолимой неге потянулось к нему. На миг, смутно, в моем воспоминании промелькнули опять Поль, моя тетя, мисс Берд, моя няня, все мои домашние. Они сверкнули как белый свет, как светлая молния в моем сердце. Какой-то внутренний голос, голос Поля, сказал мне явственно: