В прошлые годы, когда мы в лагерь на Черное море ездили, мне Тёма помогал. Вернее, он всё расстилал-застилал, и мне посчастливилось не париться. А теперь я, даже закинув мешающую подушку на третью койку, запутался в ткани. Снизу и сбоку послышались тихие смешки. Оказалось, пока я «сражался» с коварными пододеяльниками, троица за мной наблюдала. Юля даже залезла на вторую койку, одновременно пытаясь запихнуть свою подушку в наволочку с тремя небольшими дырками. Пока безуспешно.
Скривившись и кинув мимолётный взгляд на их воспитательницу, я медленно выпутался.
Затем, подняв одну сторону матраса, начал запихивать под него простынь. Дальше вторая сторона. Закинув один край непокалеченной простыни себе на плечо, поправил и разгладил всю поверхность. Ну, я окинул своё «творенье» придирчивым взглядом: не идеал, но сойдёт.
— Вам помочь? — обратился я к своим попутчикам. — Я уже…
— Не утруждайтесь, — перебила меня «нянька», — я сама смогу помочь юным господам.
И, встав, застелила постели сначала близнецов, а потом и Юлину, заставив залезть ту аж на третью койку. Как она смогла туда забраться — неизвестно, ведь расстояние между койкой и потолком — сантиметров сорок, не больше. Хотя с её-то ловкостью и миниатюрностью — вполне возможно.
Юля-то была даже ниже меня, а сам я ростом не выдался - всего метр шестьдесят восемь от силы. А она ниже сантиметров на десять. Но, кстати, я не считаю рост такой уж проблемой, равно как не понимаю, почему многие комплексуют по этому поводу – люди ж растут лет до двадцати, а, значит, я ещё вырасту.
— Ох, госпожа Джулия, — застелив постель и подняв голову вверх, запричитала «нянька», — Вы же запачкаете форму, а у Вас только два запасных комплекта. Слезайте, госпожа Джулия!
Юля нехотя слезла, а меня вдруг окликнул её сосед, мужик со второй полки. Перед этим, он, как настоящий джентльмен, разложил воспитательнице койку, подал матрас и, взобравшись наверх, расстелил свою постель, а теперь сидел, с глуповатым выражением физиономии уставившись на женщину.
— Эй, парниша, — подозвал он, придвинувшись к краю. Я тоже сел наконец, скрестив ноги по-турецки, — она что, «того»? — и характерно покрутил пальцем у виска.
Увидев это, парень, сидящий на расстеленной верхней койке справа от мужика, подавился каким-то пончиком, разогнулся, ударился буйной головой о койку и закашлялся. От смеха, кажется.
— Э-э-э, не знаю, — я переглянулся с ухмыляющимися близнецами и посмотрел на саму женщину, самозабвенно читавшую Юле лекцию о чистоте и опрятности. Та совершенно не слушала, отряхивая пыль с пиджака. — Но что-то в этом есть…
Мужик глубокомысленно кивнул и, задумчиво покосившись на женщину, вернулся к своим делам, доставая книгу. Наступил вечер - пора чем-то заняться, я ведь теперь не засну.
После недолгих раздумий, мне в голову стукнула только одна мысль: порисовать. Поэтому я взял тот же дневник, снял сумку с вешалки, заодно порадовавшись своей осмотрительности: хорошо, что не спрятал сумку вниз, как это обычно делают, а решил прихватить с собой. Где-то на дне лежала шариковая ручка, пребывавшая там ещё со времён лагеря. Понадеявшись, что она не засохла и не потекла, перерыл все вещи, чисто случайно чуть не вытянув пакет с трусами наружу. Наконец, победно усмехнувшись, достал синюю ручку. Надпись на колпачке немного стёрлась, но мне всё же удалось разобрать надпись: MAXRITER. Бумаги я, дурак, с собой не взял, но в дневнике деда было несколько свободных страниц.
Не обращая внимания на громкий голос записной лекторши, снова надел наушники. Достал из кармана неизвестно как оказавшийся там смартфон и не без удовольствия отметил, что на нём по-прежнему пять отделений на значке “батарея”. Лег головой к окну, приподнявшись на локтях.
Что бы такого нарисовать? Я осмотрелся: обстановка получается живописной: внизу напротив две идеально расстеленные койки, сбоку ещё две, на полу аккуратно разложены пара туфель, небрежно раскинуты кроссовки. Если осмотреться, можно увидеть, как у кого-то до сих пор стоят столы, а на них всё что душе угодно: карты, бутерброды, бутылки с пивом и чем покрепче – люди отдыхают и развлекаются уже в дороге. По дороге знакомятся, по дороге влюбляются, по дороге расстаются – каждая остановка, как звук сердцебиения: ту-дух, ту-дух, а встречаясь с людьми, мы иногда резко заболеваем аритмией.
Но рисовать «что-то» не хотелось. Хотелось попробовать нарисовать «кого-то», ведь по сути, кроме детских рисунков «Я и моя семья», я толком, не рисовал людей. Но кого бы…
Первым взгляд зацепился за Юлю. На ум почему-то пришел образ, где она летом качается на качелях, привязанных к дереву. Девчонка одета совсем не в форму - в летнее платье с умилительными рюшами, а на голове соломенная шляпа. Глу-у-упости, но тем не менее, я попытаюсь ручкой выдать нечто, заслуживающее право на жизнь.
========== Глава 4: Actus essendi ==========
Мелодии сменялись одна за другой, а я продолжал рисовать. Последние несколько часов внутри обитала удивительная лёгкость с примесью странной меланхолической грусти. Однако, когда бы я ни рисовал, появляется ощущение, словно на спине вырастают огромные крылья. И при всей моей земной тяжести они вполне способны дать мне почувствовать холод облаков.
В отличие от многих художников я рисовал не схемами, а, начиная сверху вниз, выводил готовую зарисовку. Некоторые детали получались кривыми и корявыми: особенно полоска рта. Никогда не мог срисовать её с точностью до миллиметра, ведь даже малейший сдвиг делает выражение лица совершенно другим: от насмешливости до искренности.
Мне всегда казалось, что именно рот рисовать сложнее всего. Особенно Юлю с её жестами и мимикой.
В десять часов выключили основной свет, поэтому пришлось оторваться, чтобы поставить впереди себя сумку и положить туда телефон, придавив его ноутом. А перед этим включил на сенсоре особую функцию, позволяющую экрану гореть около десяти минут.
Вскоре мне удалось закончить зарисовку, оставалось добавить дополнительные «мазки»: что-то заштриховать, где-то навести. Увлечённый процессом, я совсем не заметил, когда рядом на простыню залез ещё кто-то, и обратил на «нечто» внимание только тогда, когда слева раздался восхищённый вздох:
— Вау, ну ничего себе! — это была Юля. Она, подражая мне, приподнялась на локтях и неотрывно смотрела на рисунок. — Да у тебя талант! И не просто талант, а талантище! Тебе надо в нашу академию!
— В смысле? — переспросил я, сняв наушники, и по-прежнему не отрывая взгляда от рисунка. — У вас ведь школа только для обеспеченных детей…
— Не совсем, — она с хитрой усмешкой провела пальцем по своему же лицу на изображении. — Школа поделена на две части: одна для «богатеньких детишек», у них как у нас — синяя форма, а вторая для страдальцев и оборванцев, но с каким-то талантом. Неплохо бы тебя туда запихнуть.
Я с досадой вздохнул: до нашей школы никаких похожих новостей не доходило. Наверное, слишком маленькие городки и сёла попросту не брали в расчёт. Но, в любом случае: я бы никогда не бросил Тёму, а свои каракули талантом не считал. Когда за пример берёшь такого художника, как дед, на его фоне становишься мелким и невзрачным салагой. Однако после Юлиных слов мне стало жутко интересно: какая она, эта академия?
— Расскажешь? — попросил я, складывая ноут и свой рисунок в сумку.
— Только если отдашь мне ту каляку, — она кивнула на дневник.
Я пожал плечами, молча соглашаясь — чувство полёта ушло, портрет стал обыкновенным кривым изображением, которое не жалко выкинуть. Вдохновение – переменчивая штука.
Вырывать страничку не хотелось, но любопытство победило.
— Держи, — выдраный лист перекочевал в собственность Юли, и улыбнувшись, она торжественно начала:
— Ну, в общем, если совсем подробно, то слушай. Дед друга моего папы — урождённый украинец. Он владелец кучи предприятий и одержим, чтоб дети получали хорошее образование. Поэтому решил построить школу. Вернее, как папа рассказывал, он построил несколько школ, а сам стал директором одной из них где-то в Америке, у самых проблемных детей. Хотя у нас тут тоже такая фигня творится… Но я не об этом. Летом форма одна, а зимой другая. Мы с Сашкой и Владиком её надели, чтоб бабушке похвастаться. Только вместо нашей нижней одежды, в школе надевают белые свитера, а я ещё и белые колготки с зелёными гетрами. Хотя, по-моему, нам это ни к чему - у нас там и зимой жара. А ещё, кстати, у всех есть галстуки и переобувка. Где дед взял такой стиль — никто не знает, но всё равно прикольно, — она довольно усмехнулась, сворачивая рисунок вчетверо и переворачиваясь на левый бок. — У всех есть такие серёжки, — Юля повернула голову, и в ухе слабо блеснула серьга, — камень у наших – изумруд, а у «Зелёных» — цирконий, по-моему… Я не разглядывала. Кто не хочет носить серёжки, может надевать клипсы, — она поморщилась, видимо, испытав на себе всю прелесть пытки этими адскими сооружениями.
