— Ага, — продолжила Юля, зачем-то подтверждающе кивая, — какой-то дед захотел построить что-то типа академии, а мы теперь отдуваемся. Жили бы как жили… В общем, мы вот первый год в том дурдоме заканчиваем: папа решил сделать из нас «благородных», — последним словом, явно сдобренным немалой долей иронии, она ясно выразила свои мысли насчёт задумки отца. Мне бы так. — Типа, с хорошими манерами. Нам там аж до совершеннолетия прозябать, представляешь, — девчонка устрашающе округлила глаза, — мне ещё пять лет в той дыре сидеть. А им , — завистливый кивок, — только три. К тому же отец на каникулы и выходные какую-то няньку нанял. Узнать бы, кто его надоумил, всё бы выбила – и мозги, и я… - Один из близнецов вовремя закрыл рот разбушевавшейся Юле, но та вырвалась. – Короче, ты понял: это сущий ад!
Обречённый тон заставил даже меня их пожалеть:
— Всё настолько плохо?
— Естессно, — хором мрачно буркнули все трое.
Неожиданно, на койке напротив кто-то зашевелился. Мы притихли, а Юля, вдруг вскочив, принялась одними жестами просить меня немедленно карабкаться наверх — обратно на своё место.
Я молча кивнул, на ходу скидывая кроссовки, и поспешил подняться, так как и самому хотелось просто помолчать и подумать.
Мне лучше не находиться долго в обществе симпатичных и дружелюбно настроенных парней. Бросаться, конечно, на них не буду, но учудить что-то странное могу. Поэтому в одиннадцатом классе стану водиться только с девушками, даже если другие назовут бабником. С ними моё проклятие никого не тронет.
Я лёг на койку спиной и, закинув ногу на ногу, уставился в потолок. Нужно смириться с тем, что в будущем я останусь один. Даже не знаю, хорошо это или нет: с одной стороны — спокойно, с другой — жить в одиночестве до конца своих дней тоже нерадостно:
— Печально, мать его…
Задумчиво прикусив губу, я прислушался к разговору:
— Господа… — протараторила та самая женщина, которую они называли «нянькой», — вы должны вести себя…
— Мы такие же «господа», как ты, балерина, — тихо проворчал один из близнецов, но, тем не менее, и я, и остальные, судя по всему, его услышали.
Снова непроизвольно улыбнувшись и немного наклонившись, увидел, что женщина услышала тоже и теперь с видом оскорблённой невинности, чинно сложив руки, прицельно испепеляла мальчишку взглядом. Потом резко развернулась, садясь на своё место напротив.
Кстати, женщине определённо не перевалило за пятьдесят. Немного полноватая, с маленькой коричневой шляпкой на голове, обшитой кружевами, из-под которых выглядывали короткие каштановые кудри, и такого же цвета платье. Для завершения образа не хватало только маленькой ручной собачки. Да и сама женщина выглядела очень странно для подобной поездки: будто собиралась не в обычный поезд, а какой-то экстра-люкс класса.
— Чокнутая, — тихо известила меня и братьев Юля.
— И не говори, — так же тихо ответил ей Саша, а потом, не поднимая головы, спросил. — Ну, что, Миша, слышал, как она нас терроризирует? Скоро отца будем «папенькой» на французский манер называть.
— И это ещё цветочки, — дополнил брата Влад. — Она нам, бывает, такие экзекуции устраивает, хоть вешайся.
Я посмотрел на женщину: она как раз поднялась, видимо, решив продолжить воспитывать моих попутчиков. Поймав мой взгляд, она тут же брезгливо скривилась и отвернулась. А меня вдруг пробрала дрожь. Научившись игнорировать презрение близких и знакомых, вдруг стало неожиданно больно увидеть такое же отношение «чужих».
Сердце забилось в ускоренном ритме, грозясь спешно выскочить из груди. Но я тут же успокоил себя: о моём проклятье она ничего не знает, а, значит, побрезговала «бедностью». Интересно, как бы она повела себя, будь я бомжом? Упала в обморок? Выбросилась из поезда? Тогда, по крайней мере, соседи были бы мне благодарны.
Неприятная, ноющая боль внутри угасла так же внезапно, как и появилась, а я, придя в себя, хмыкнул: тоже мне «цаца». Как она вообще может в поезде находиться, если морщится на каждом шагу? Особенно в плацкарте с грязными ручками, на которых туева куча микробов.
Не желая слушать «проповедь» записной пасторши, я всё-таки решил разрядить батарейку смартфона (хотя сделать это не так просто) и, достав большие наушники, подключил их к сенсору.
Лёг, подложив руку под голову, и пожалел, что нет подушки. Хотя почему нет? Немного наклонившись, вытянул из самой верхней, как я её называю, «полки для зайцев» худую немного калечную подушку и попробовал её взбить. При первом же ударе громко чихнул от поднявшегося облака пыли. Блин, им что, лень за десять лет их хоть раз протрусить?!
Постель должны принести только в половине девятого, а сходить попросить, тем самым наткнувшись на няньку очень не хотелось, поэтому пришлось лежать без наволочки.
Откинувшись на подушку, включил музыку. Смартфон будто бы уловил моё настроение, и заиграла одна из самых любимых песен Nickelback’а. У меня на телефоне даже клип на эту песню есть. А так я тот ещё меломан, слушаю всё: от жалостливого Placebo до жесткой Metallic’и, только мне у них нравится, по-моему, всего лишь пара мелодий.
Музыка в последнее время стала неотделимой частью моей жизни: некоторые мелодии заставляли сдерживать дрожь восхищения, а голоса певцов затягивали в свой мир. Обычно, музыка служила мне фоном: под неё я вставал, шел в школу, проводил перемены, делал уроки, бегал, засыпал – музыка и была моей жизнью, которую я ценил и любил. Но иногда хотелось включить плеер на полную громкость, и забыть обо всём на свете, раствориться в нотах до такой степени, чтобы по окончанию ошалело встряхнуть головой, с одной нелепой мыслью: «Где я, чёрт побери, нахожусь?».
Вот так под музыку и неторопливую тряску поезда я и заснул, а проснулся уже вечером, когда всё та же заботливая проводница разбудила меня, чтобы отдать постельное бельё.
— Чай будешь? — с улыбкой поинтересовалась она.
— Угу, — спросонья буркнул я ей, снимая наушники.
Она что-то записала в блокноте и, держа под рукой остальные пакеты, пошла дальше. Со своей второй полки я увидел, как девушка положила постельное бельё «няньке» троицы, её соседу, и пошла дальше. «Нянька» же, офигев от такого поведения, снова состроила поруганную невинность и скандальным тоном окликнула проводницу:
— Милочка! Подойдите-ка сюда, я хочу заказать ужин.
Я закашлялся, пытаясь скрыть хохот. Господи, откуда она такая взялась? Мало того, что её голос на весь вагон слышно, так ещё и ужин просит.
Девушка обернулась, холодным голосом отчеканив:
— У нас в меню только чай. Какой желаете, с сахаром или без?
И, не дожидаясь ответа, пошла отдавать комплекты другим.
Воспитательница застыла в шоке — то ли от наглости проводницы, то ли от скудности меню, а внизу меня послышались довольные смешки. Посмотрев туда, я увидел, что вся троица, старательно сымитировав чтение, держит на коленях свои запечатанные комплекты и с довольными усмешками разглядывает «домомучительницу». Ну и черти же они…
Вытянув из того же «места для зайцев» матрас, положил его на полку и повесил сумку на крючок. Немного подумав, снял верхнюю одежду: в вагоне тепло, а моя куртка, пусть спортивная, но довольно толстая, немного стесняла движения. Потом распрямил матрас на койке и вскрыл пакет с бельём.
Обычные простыни с наволочкой, белые такие с синей полосочкой по краю, на которой написано «Державна власнiсть. Поїзд № ***», а по бокам полоска прерывалась, становясь чем-то наподобие крестика. Развернув первую простынь, порадовался, что она не дырявая, а это уже хорошо.
Увы, радовался рано, с наволочкой и второй простынью мне не повезло. В первой оказалась дырка прямо посередине, хотя это не помешало натянуть её на подушку. Ладно, в конце концов, можно положить её дырой вниз. А вот вторую простыню в левом нижнем углу будто погрызла моль или какая-нибудь другая мелкая тварь с жутко острыми зубами. Однако на этом мои проблемы не заканчивались. Простыни были просто гигантскими: сразу видно, делали доброй души люди, одно слово — украинцы. Всего лишь одной простынею легко обернуть матрас как минимум дважды, а у меня их две. Если сшить, летом можно ходить как в королевской мантии — чтобы ещё два метра ткани сзади волочились.
