- Привет, сестрёнка. И пока.

Вздрогнула, смерив меня осмысленным взглядом, а затем перевела его на пол. По глазам вижу: она не принимает меня, как не приняла мать. В итоге один из якорей, удерживающий здесь, оборвался. Наверное, к счастью.

- Сбегаешь, - утвердительно.

- Угу.

Снова молчание.

- Не попрощаешься с родителями? — через пару минут.

- Они не отпустят. Как мать?

- Побушевала-побушевала, остыла, залилась слезами. Посмотрела очередной сериал и легла спать. Волновалась за тебя.

- Как обычно, - на секунду мы встретились взглядами, и одинаково, словно в старые времена, понимающе друг другу улыбнулись.

А спустя мгновение всё вновь исчезло. Немного подумав, надел курточку и, доставая из кармана новую SIM-карту, подошел к столу. Переписал номер на бумажку, лежащую там.

- Держи, - от меня не укрылась её дрожь перед прикосновением к тетрадной бумаге в клетку. - Мой новый номер, можешь звонить. Но если кому-то дашь, даже матери, я его изменю.

И, закинув сумку на плечо, вышел в коридор. Мельком заметил искусанные губы Дашки, её раскрасневшиеся от волнения щёки. Бедная, как же я виноват перед тобой.

Надевая кроссовки, посмотрел на полку с обувью - там стояли сине-черные шузы. Мне вдруг стало ужасно жаль оставлять их здесь, поэтому, достав из заднего кармана джинсов обычный целлофановый двуручный кулёк, сложил туда вторую обувь. Потом открыл сумку и положил их в неё. Сестра наблюдала за мной, прислонившись с другой стороны к дверному косяку.

- Куда ты теперь? - окликнула, когда я уже собрался уходить.

Теплая улыбка. Не могу не улыбаться, пусть до боли щемит в груди.

- Ты же знаешь - не скажу, - отрывистый кивок в ответ. — Даш, закроешь за мной двери, я ключи дома оставлю, - настолько обыденная «домашняя» фраза, если бы не её контекст.

Снова кивок. Немного поколебавшись, она обняла меня.

- Ты там осторожно и, может… Может, всё-таки возьмёшь ключи? — слабая, практически на грани фальши, надежда в голосе.

- Нет, обойдусь.

Третий кивок с непроизвольным облегчённым выдохом. Дашка тут же с испугом закрыла ладонью рот. Не переживай, сестрёнка, я тебя понимаю - это борьба между тем, чтобы избавиться от балласта в виде брата-гея, вновь становясь «нормальной», и желанием защитить такое родное существо. Хватит переживаний, я уже ухожу.

- Будь счастлива, - тихо искренне шепчу, выходя на улицу.

Пафосно, но плевать, ведь именно этого мне всегда хотелось ей пожелать.

Она всё же расплакалась, растирая слёзы вместе с несмытыми тенями и тушью по лицу. Ничего, я ухожу, а значит - не беспокойся.

========== Глава 2: Memento mori ==========

До поезда я добрался на удивление легко. Просто вызвал такси, заплатил наперёд и попросил подвезти к вокзалу. А, как известно, нашим, украинским таксистам до фени: ночь сейчас или Армагеддон. Довезут куда угодно, да ещё домашними пирожками угостят и сигаретку в дорогу дадут.

За весёлым разговором я практически не заметил, когда мы приехали. Таксист высадил меня, выложил багаж, а потом по моей просьбе, несмотря на малолетство, поделился сигаретой. Смотря на машину, исчезающую в сгущающейся темени, я махнул на прощанье рукой.

Вздохнув, уселся прямо на сумку. Жаль, поспать нельзя — холодно ещё — конец марта, да и бродят здесь всякие… Часы показывали половину четвёртого. Где-то возле выхода и у одной из колонн толпились маленькие группы людей, а на некоторых лавочках спали бездомные. Достав из кармана зажигалку, пару раз чиркнул, выбивая небольшой огонёк, чтобы поджечь сигарету. Хорошо хоть, в здании вокзала не было холодного ветра, в отличие от улицы, где он пробирал до костей.

Затянулся.

«И что я делаю?» — в который раз промелькнуло в голове.

«Думаешь, там тебе было бы лучше?» — ответил сам себе.

Действительно – из двух зол нужно выбирать меньшее, но правилен ли мой выбор? Верно ли я поступаю сейчас, по сути, со скоростью ошалевшего зайца убегая от проблем?

И вообще, странно как-то: чувствую себя мужиком за тридцать. Однако, ничего не могу с этим поделать, да и, откровенно говоря – не хочу. Возможно, это звучит пафосно и немного бредово, но моё шестнадцатилетнее ребячество сейчас там же, где и любимая курточка Тёмы.

Снова затянулся: чего я так парюсь? Деньги на первое время есть, а когда не хватит и не устроюсь, продам ноут, квартиру, и буду жить где-нибудь в подвале. Лето не за горами, а дальше… дальше будь что будет. Почему-то после разговора с сестрой это меня пугает меньше.

В последний раз впустил в лёгкие дым и выбросил недокуренную сигарету в мусорный бак.

От нечего делать, достал дневник деда. Закинул сумку на плечо и сел на ближайшую незанятую бомжом лавочку. Открыл «наследие» в толстой кожаной обложке, с интересом вглядываясь в содержание.

На форзаце красовался красивый цветной рисунок: в тени на кровати с балдахином изображены две тёмные фигуры, слившиеся в поцелуе. Дед потрясающе рисовал, и эта картинка произвела на меня огромное впечатление. Использовались только три цвета: серый, черный и оттенки розового. Тёмные фигурки: одна стройная и мускулистая, вторая чуть изящнее и тоньше — в розоватом свете от штор, кровати и обоев, казались чем-то нереально-прекрасным. От деда мне достался талант к этому виду искусства, и иногда, от скуки, я немного рисовал, но чтобы так… так я, наверное, не смогу никогда.

С трудом оторвавшись от картинки, перевернул страничку и удивленно уставился на тонкий тетрадный листок бумаги в клетку, сложенный вдвое. На нём ровным дедовским почерком написали: «Мише». С недоумением развернув лист, вчитался в строки:

«Дорогой Миша, если ты читаешь это письмо, то либо случилось то, чего я боялся, либо ты попросту поумнел. Если второе, можешь со спокойной совестью сжечь его вместе с дневником. Но если уж ты кое-что понял и сбежал — это другое дело. Не удивляйся, зная тебя, нужно было ожидать чего-то подобного. Да и чувствовал я, что всё будет именно так. Ты всё прочитаешь в дневнике, но хотелось тебе кое-что рассказать:

Ты ведь знаешь, что твоя мать часто говорила, что я испортил бабушке жизнь…»

Я мрачно усмехнулся — да уж, и не просто часто, а буквально постоянно. Я любил дедушку, можно сказать, обожал, а она не хотела меня к нему пускать. Удавалось уговорить её, только убедив, мол я иду именно к бабушке. Мать деда ненавидела, а когда смотрела на него — всегда с презрением. Ничего не скажешь, хорошая дочь.

«…а после смерти бабушки вовсе начала обвинять. Дашка подражала матери, поэтому из моего завещания они не получили ничего, кроме нашего дома. Но нелюбовь возникла не на пустом месте. Об этом ты прочитаешь в дневнике. Единственно, прошу, не возненавидь меня…»

Дочитав, я, мягко говоря, удивился; м-мда, и что в обычной на вид тетрадке может заставить меня возненавидеть деда? Решив не откладывать, снова взялся за дневник.

И вот, зачитался. Когда оторвал взгляд от страниц, небо уже посветлело. На рельсах гудел поезд, а я, посмотрев на часы в телефоне, вскочил. Едрить твою, 7.03… я ж опаздываю на поезд.

Расталкивая прохожих, пробился к двери нужного вагона, и подал проводнице билет. Та, посмотрев на меня, снисходительно растянула губы в улыбке:

— Чуть не опоздали, молодой человек.

Я виновато улыбнулся в ответ:

— Угу.

А потом практически залетел в вагон, одной рукой держа сумку. Прошел, смотря на номера мест. Остановился на своём — двадцать шестом. Мне нравятся высокие места… начали нравиться месяца два назад. Поэтому я попросил кассира дать мне место наверху. Там, на нижних койках, сидели трое моих соседей. Вернее, два соседа и соседка. Парни по обе стороны - близнецы. Но даже для близнецов они казались немного странноватыми: несомненно, черты урождённых славян, но чёрные волосы, отпущенные до лопаток, собраны в хвосты, а в левых ушах по серебряному гвоздику с изумрудом. И парни, и девушка были одеты в синюю, похожую на школьную, форму.