Вскрылась ошибка штаба фронта предполагавшего, что свой главный удар противник нанесет по центральному сектору советской обороны. Одновременно с этим, стало ясно, что враг прорвал оборонительные рубежи 44-й армии и вышел на оперативный простор.

По самым скромным оценкам ширина прорыва составляла четыре километра, а глубина до шести километров. Сразу после получения этих результатов, генерал Рокоссовский предпринял экстренные меры для скорейшей ликвидации прорыва и недопущения выхода танкового кулака немцы в тылы 47-й и 51-й армий фронта.

Единственной эффективной мерой, по мнению генерала и офицеров его штаба, являлось скорейшее нанесение контрудара в основание прорвавшегося вражеского клина силами двух танковых бригад имевшихся в распоряжении 47-й армии. Имевшие в своем составе КВ и Т-34, они представляли собой серьезную силу.

Организацию и руководство контрудара было поручено генерал-майору Казакову, который вечером 8 мая он выехал к генералу Колганову. Наступала пора ответного хода.

Сказать, что события наступившего дня огорошили и взволновали Льва Захаровича, значит не сказать ничего. Известие о прорыве Манштейном фронта, обрушилось на Мехлиса подобно огромной лавине. Оно его испугало, но не раздавило. Как истинный коммунист, заместитель наркома обороны был готов сражаться с врагом до последней капли крови, но при этом, не забывая искоренять притаившуюся по углам измену и наставлять на путь истинный заблудших.

Видя очень схожее положение на фронте с положением лета сорок первого года, армейский комиссар был готов действовать в штабе фронта жестко и решительно, но генерал Рокоссовский не позволил ему это сделать.

Не позволил не громкими криками и грозной руганью, не угрозами позвонить Сталину или прямого физического насилия. Нет, генерал Рокоссовский был одним из немногих советских генералов и маршалов, кто считал любые действия связанные с унижением человека, открытым хамством недопустимыми для советского военного.

Даже краткосрочное нахождение в гостях сначала у Николая Ивановича Ежова, а затем у Лаврентия Павловича Берия, не повлияло на потомка польских дворян.

Пойти по привычному пути, Льву Мехлису не позволило поведение командующего фронтом. Начало боевых действий не застало Рокоссовского в теплой домашней постели, так как с момента перелета хорватского летчика, он постоянно находился в штабе.

Едва потеряв связь с армиями, командующий не впал в панику, как впадали в неё многочисленные командиры, на которых петлицы с большими звездами и штаны с красными лампасами находились по большому недоразумению. Не выказывая ни малейшего признака страха, он стал требовать её восстановления всеми доступными способами.

При этом он не был растерян или истерично кричал, требуя от подчиненных исправить положение дел. За время нахождения в войсках, Мехлис много насмотрелся на подобных персонажей, которые могли только требовать и угрожать. В отличие от них, генерал Рокоссовский давал конкретные поручения, пояснял, как их следует выполнить и требовательно следил за их исполнением.

Слушая его командный голос, видя его уверенное поведение, трудно было усомниться в том, что этот человек не только знает как справиться с этой трудности, но и обязательно сделает это.

В действиях комфронта не было ни малейшего признака суетливости, неуверенности в своих действиях и прочих элементов нервозности, наличие которых позволило бы Мехлису начать командовать делами штаба. Соблазн был огромный, но армкомиссар не поддался этому пагубному искушению. Все, что он мог позволить себе в данной ситуации - это громкие наставления порученцам, грозные окрики нерадивым командирам, без дела оказавшимся в штабе фронта и гневное потрясание черной шапкой волос.

Лев Захарович на время снизил обороты своей активности, внимательно наблюдая за развитием событий. И можно было не сомневаться, что если что-то пошло бы, не так, он с лихвой бы наверстал упущенное. Сил, желания и энергии у него хватало.

Между тем, по планам обоих сторон, где было точно расписано, куда маршируют боевые колонны и как атакуют, ударила третья сила. Её появление всегда было неожиданным и плохо предсказуемым, ибо это была погода.

Как бы синоптики не уверяли Манштейна, что 'все будет хорошо и дождя не предвидеться', дождь все-таки случился. Не такой обильный и проливной как тот, что в марте месяце надолго затормозил продвижение русских танков к Перекопу и Симферополю, но достаточно существенный, чтобы на несколько часов прочно сковать рвущиеся на север, танки и бронемашины 22 танковой дивизии вермахта.

Прочно увязнув в раскисшей крымской грязи по самое 'не балуй', они превратились в отличную мишень для советской авиации, которая нет-нет, да пролетала на этим районом.

Будь у советских летчиков связь с землей, судьба бы застрявших в грязи гитлеровцев была бы предрешена. Один хороший налет, и ни о каком броске на север, мечтать бы уже не приходилось, однако благодаря 'ударной деятельности' авиационных генералов, к началу войны, подавляющее число советских ударных самолетов связи с землей не имело. Единственное, что могли делать пилоты - это вести переговоры друг с другом, на ограниченном расстоянии.

Благодаря требованиям Ставки, в войсках, воюющих на центральных фронтах, это преступное положение постепенно исправлялось, но на второстепенных направлениях, положение дел оставляло желать лучшего.

Только после возвращения из полета, пилот смог доложить командованию о замеченном им скоплении танков и другой техники. Пока рапорт был принят и доложен по инстанции, пока о нем узнал штаб фронта, и командующий принял решение, прошло время. За это время с моря подул теплый ветер, под воздействием которого раскисшая от дождя почва стала сохнуть, предвещая попавшему в ловушку 'зверю' скорое освобождение.

Когда начштаба доложил Рокоссовскому данные о застрявших немецких танках, тот моментально позвонил Николаенко и потребовал немедленно нанести по ним бомбовый удар. Ответ командующего авиацией Крымфронта обескуражил его. Находящаяся на Таманском полуострове бомбардировочная авиация фронта не могла взлететь из-за поднявшегося с моря тумана. Единственное, что мог поднять в небо Николаенко - девять штурмовиков 'Ил-2' с небольшим истребительным прикрытием.

Что выслушал в этот момент Николаенко от Мехлиса, генерал запомнил на всю жизнь, но от этого положение дел не изменилось, ни на йоту. Два штурмовика не могли взлететь по техническим причинам, а больше четверки истребителей, Николаенко не мог дать, из-за их отсутствия.

Недовольный таким положением дел, Лев Захарович решил лично проконтролировать исполнение приказа командующего, приказав генералу лично докладывать ему о действиях группы майора Спиридонова.

К своему счастью, а также для всего Крымфронта, Гаврила Никифорович не знал, какой грозный и гневный человек собирался следить за его действиями. Привычно подняв в воздух, свои штурмовики с полевого аэродрома под Керчью, он повел свою боевую группу на запад.

Под крылом его самолета сначала мелькнул обводной керченский оборонительный рубеж, затем позиции наших войск на Турецком валу и вот поплыла желтая крымская степь.

Двигаясь строго указанному маршруту, Спиридонов уже собирался развернуть свою группу на северо-запад и начать поиски застрявших танков противника, как с ужасом обнаружил вражеские танки, движущиеся вдоль побережья по направлению к Керчи.

В том, что это были немцы, сомнений не вызывало. Нанесенные на борта боевых машин белые кресты, снимали все вопросы, но майора беспокоило другое.