Доминик покачал головой, коря себя за то, что позволил дурным воспоминаниям охватить себя. Когда дурные мысли утихли, он начал прислушиваться к словам, выпархивающим из колонок проигрывателя. Диск, который Доминик когда-то одолжил у Мэттью, вертелся на повторе третий час, и только теперь чьё-то пронзительное пение обрело смысл:

Моя радость – воздух, которым дышу,

Моя радость в Боге, в которого верю,

Ты волнуешь меня.

Моя радость – кровь в моих венах,

Моя радость – в твоём имени,

Моя радость – божественное счастье,

Моя радость – блаженство, по которому скучаю.

Я не гора, нет,

Ты волнуешь меня.

Доминик готов был поклясться в том, что он слышал эту песню множество раз, но тут же положил бы руку на сердце и признался, что в самом-то деле никогда доселе не имел чести впитывать каждое слово так, точно они были его жизнеописанием. Губы точно по наитию повторяли за пленяющим голосом, хрипло шепча только два слова:

«Моя радость»

Поющий точно знал о том, кому посвящена эта песня, а слушающий уже воображал кого-то на своё усмотрение. У Доминика не было выбора, кого именно представлять. Кто был его воздухом, кто был его божественным счастьем, несмотря на безразличие ко всем существующим религиям. Мэттью был его радостью, Мэттью был его блаженством. Доминик потерял его, и не знал, как вернуть.

На полу шумно завибрировал телефон, вырвав из подобия прострации, и Доминик вскочил с места, нагнувшись за маленькой шумной трубкой. Не посмотрев на номер телефона, ответил на звонок и услышал до боли знакомый и столь родной голос.

– Привет, – Хейли произнесла это тихо и как-то неуверенно. – Я ни на что не надеюсь, но должна попробовать: может, ты приедешь? Понимаю, что путь неблизкий, но всё же.

Доминик молчал, решив продемонстрировать всё упрямство, какое только имелось в его распоряжении. Она, скорее всего, и подумать не могла, сколь малое расстояние их разделяло; его квартирка была в десяти минутах езды от дома Хейли.

– Сегодня Джиму исполнился месяц, это наш первый маленький день рождения.

– Сегодня Мэттью исполнилось семнадцать, – едко вставил он.

– Я знаю, мой дорогой, я знаю, – её интонации стали и вовсе жалкими. – Я всё знаю и очень, очень сожалею. Мне нужно многое тебе сказать, но только при личной встрече. Ты не имеешь права отказать мне сегодня, на то есть множество причин.

– Назови хоть одну.

– Твоему сыну сегодня исполнился месяц. У него твои глаза, твой дурацкий нос и, готова поспорить, что он весь будет точной копией тебя, как будто я не проходила даже мимо!

– Хорошо, – Доминик почувствовал себя немного лучше после услышанного. – Ты дома?

– Да, и буду здесь ещё, как минимум, несколько лет.

***

Явившись к Хейли в течение пятнадцати минут, Доминик устроил настоящий фурор. Она застыла на пороге, облачённая в домашнюю одежду, и никоим образом не была похожа на ту Хейли, которую он так хорошо знал и которую видел в куда более нелепых нарядах. Её глаза безмолвно свидетельствовали о бессонных ночах, проводимых с ребёнком, а в целом измученный вид выдавал отсутствие хоть какой-либо помощи со стороны.

– Почему ты не отыщешь ему няню? – первым же делом поинтересовался он.

– Почему ты приехал так быстро? – задала она встречный и вполне ожидаемый вопрос.

– Почему ты сделала это? – пошёл в наступление Доминик, оказавшись в прихожей её дома.

– Потому что…

– Почему ты разрушила всё то, чего я с таким трудом достиг? Почему именно в тот день? Почему ты не дала мне ни шанса свести всё в шутку? Почему нарушила своё обещание не говорить никому – и тем более Мэттью?!

Он перешёл на крик, загнав Хейли в угол – во всех смыслах. Она закрыла лицо руками и замотала головой. У неё не было ответа ни на один из заданных откровенно разъярённым Ховардом вопросов.

– Я пришёл не за этим, – отступив, Доминик почувствовал себя глупо.

Ни за что в жизни он не стал бы так вести себя с Хейли, будь ситуация хоть немного иной. В этот день он должен был сделать всё, чтобы её простить. Превозмочь себя, собственными руками удавить гордость и все обиды, забыть о случившемся и больше никогда не вспоминать. Он и Хейли больше всего на свете нуждались друг в друге именно в этот момент.

– Я был так разбит, Хей, – начал он после долгой паузы. Они продолжали стоять в прихожей. – Столько времени потратив на решение всех проблем, я потерял всё – и в один день. Тебя и Мэттью, а это всё, что у меня было. Всё, что есть до сих пор, потому что я всё ещё надеюсь на лучший исход. Надеюсь на прощение и надеюсь простить.

– Тогда прости меня, – Хейли шагнула ближе, – и тогда я попробую исправить хоть что-нибудь.

– Что ты можешь сделать? Я перепробовал всё.

– Я что-нибудь придумаю, мой дорогой. Только давай прогуляемся, я возьму Джима.

Проделав немалое количество телодвижений, и совершив несколько заходов из дома на улицу и обратно, в конечном итоге они оказались в местечке, похожем на парк. Городская суета долетала досюда глухими отголосками воющих где-то вдалеке сирен и сигналящих машин. Хейли молчала, шагала впереди и везла перед собой коляску со спящим Джимом.

– Ты подарила мне нового Джима, – остановившись, сказал Доминик. Не то чтобы он не понял этого ещё в тот день, когда Хейли сказала, как именно назвала ребёнка. – Если бы я был в настроении шутить, попросил бы о новом Мэттью.

Пускай имя Джима до сих пор заставляло сердце Ховарда делать акробатическое сальто, он ни на секунду не забывал о том, что Хейли, подарив ему сына, забрала кое-что не менее значимое. Без Мэттью он чувствовал себя наполовину разрушенным, их время быть вместе не подошло к концу ни сейчас, ни в тот день, когда Беллами покинул его. Что чувствовал Мэттью сегодня и где он был? Этого Доминик не знал.

– Вообще-то Джимми должен был родиться ближе к началу июня, – внезапно сообщила Хейли, – так говорили врачи. Но по некоторым обстоятельствам всё случилось на месяц раньше.

– Главное, что с ним всё в порядке.

Доминик понимал, что для того, чтобы осознать, что теперь у него есть сын, ему потребуется немало времени. Несмотря на то, что пока этого не случилось, он с удовольствием наблюдал за малышом, смешно морщившим нос во сне.

Они продолжили несмело переговариваться, вновь вообразив себя теми юными и отчасти глупыми подростками в день своей первой встречи. Когда обсуждение чего-либо или кого-либо подходило к концу, Доминик замолкал, не желая делать первый шаг. Ему не хватало смелости признать, что Хейли перестала раздражать его так сильно, как раньше. Он посмотрел на неё новыми глазами, увидев на крыльце: от былого лоска осталось одно лишь напоминание, но она по-прежнему держалась уверенно и с присущей ей деловитостью. Даже в нынешнем положении Хейли оставалась женщиной, умеющей просить прощения и прощать.

– Наверное, я тоже должен извиниться, – наконец решившись, начал он, – за то, что слишком увлёкся своими делами. Когда я познакомился с Джимом, мы втроём только и делали, что таскались по барам и ресторанам, тратя все деньги совместно. Помнишь наш совместный бюджет?

– Конечно, – Хейли улыбнулась, продолжая шагать рядом. – Особенно мне хорошо запомнилось то, что ты таскал из тех денег на сигареты, и никогда их не возвращал.