– Детка, ты приносишь её. Ты и есть моя радость.

– Слишком сложно. Всё слишком сложно, чтобы быть правдой, – тот попытался вывернуться из рук Ховарда, но потерпел поражение, так и оставшись в объятьях, которые Доминик даже не думал размыкать.

Очередной переломный момент подкрался незаметно, но весьма кстати, потому как пережить все неприятности разом было всегда проще, нежели неделя за неделей получать их в качестве сюрприза на обед.

– Наша правда предельно проста. Мы вместе, несмотря ни на что.

– Будем ли мы вместе, если кто-то узнает? Будем ли мы вместе, если…

Доминик всегда давал Мэттью выбор. Право решать, что делать со своей жизнью. У самого же Ховарда подобного выбора уже не было: он исчез в тот момент, когда Мэттью впервые обнял его девять месяцев назад и сказал, что ему холодно. На душе и сейчас бы моросило, если бы не тонкие руки, неуверенно обнявшие в ответ; если бы не глаза, полные надежды и желания что-либо изменить.

– Будем.

Беллами тяжело вздохнул и прижался теснее, обвивая шею Доминика руками и утыкаясь носом ему в шею.

– Я достаточно подготовлен к любой из возможных ситуаций.

– Правда?

– Что бы ни случилось, у меня есть план действий. Знай это, но также не забывай о том, что ничего дурного не произойдёт. Только не теперь.

– Потому что всё дурное уже произошло? – Беллами фыркнул и отстранился, глядя бывшему учителю в глаза. На его губах играла едва заметная улыбка, обещая разразиться хорошим настроением в дальнейшем.

– Вот видишь. Даже несмотря на это ты всё ещё сидишь на полу моей спальни и чувствуешь себя не так уж и плохо, верно?

– Верно.

Мэттью отстранился и принялся собирать фотографии обратно в коробку, бережно укладывая каждую из них на своё место.

– Не убирай их больше и ничего не прячь от меня. Это часть твоей жизни, которую никак не отнять и не забыть.

Чувственная и понимающая – или, иначе говоря, принимающая – сторона Мэттью делала его именно таким, каким он и был, и за совокупность всех положительных и не очень качеств Доминик и любил его. Прошедшие месяцы ничуть не ослабили это чувство, напротив – казалось, что с каждым днём подросток занимал всё больше места в его сердце.

***

– Между прочим, мне уже шестнадцать, – заявил Мэттью на входе в кинозал, когда дамочка весьма грозной наружности преградила ему путь, надеясь выловить нарушителя возрастного ценза. Осмотрев подростка, она перевела сосредоточенный взгляд на Доминика, стоявшего рядом и усиленно делавшего вид, что он здесь ни при чём.

– Вверяю его вам, – подмигнув Ховарду, она отступила в сторону и пропустила обоих, закрыв за ними дверь.

По всей видимости, она даже и не смела догадываться о том, что они не просто прибыли сюда вместе, но ещё и, едва оказавшись в темноте и за закрытыми дверями, коснулись рук друг друга, ощущая себя эдакими преступниками, и проследовали на последний ряд, убедившись в том, что в зале, помимо них, никого больше нет.

– Что такого в этом фильме? – усевшись на своё место, спросил Мэттью. – Точнее, что такого, что я не видел?

– Как правило, в «между прочим, мне уже шестнадцать» молодые люди не только видят то, что покажут в этом фильме, но и пробуют всё на себе, – Доминик прошептал последние слова ему на ухо и вперился якобы внимательным взглядом в фильм, который, надо заметить, его нисколько не интересовал.

Беллами зашевелился спустя несколько минут, устроил голову на плече Доминика и довольно засопел, как мальчишка, наконец получивший желаемое. На середине фильма, успев увлечься весьма тривиальным сюжетом с вкраплениями постельных сцен – к счастью не гетеросексуальной направленности – пальцы Мэттью поползли чуть дальше руки Ховарда, которую подросток удерживал уверенной хваткой.

– Тебе нравится фильм? – галочки ради поинтересовался Доминик, расслабив плечи.

– Больше всего мне нравится то, что зал пустой.

– Подобные экранизации редко способны заинтересовать широкую публику, – говорить становилось всё сложнее, и тем более – держать себя в руках.

– Мне нравится вспоминать, – губы Мэттью оказались возле уха Ховарда.

Доминик задал вполне закономерный вопрос:

– Например?

– Помнишь, тогда – в кинотеатре? Это был первый раз, когда ты коснулся меня. Там.

– Здесь? – рука оказалась в области паха подростка; тот был одет в лёгкие светлые шорты и простую футболку с дурацким рисунком – то ли логотипом музыкальной группы, то ли со случайной надписью.

– Выше, – руку ласково повели в нужном направлении.

Это было лишь игрой, затеянной не для того, чтобы удовлетворить потребность в близости. Мэттью экспериментировал с собственной смелостью, а Доминик исследовал низы грехопадения и оттачивал азы самокопания, внезапно одолевшего его с вечера пятницы на субботу. Днём ранее он вновь встретился с Томом, и тот был настроен столь решительно, что не преминул напомнить о том, что у Беллами была бы совсем иная жизнь, если бы в неё не влез тоскующий по прошлому учитель английского и литературы.

– Он бы не прятался за закрытыми дверями, кого бы ни выбрал. Девчонку или парня.

– Он бы не выбрал девушку, – настаивал Доминик, не до конца уверенный в собственных словах, – мы обсуждали это много раз.

– Когда убеждаешь себя сам, гораздо легче врать другим. Неужели в шестнадцать ты твёрдо знал, что тебя интересуют исключительно члены?

Доминика позабавил этот вопрос. Он был изрядно пьян и не чувствовал себя смущённым этим разговором; более того: он нуждался в этом точно так же, как в порции виски, смешанного с какой-то сладкой дрянью, и всё это по какой-то ошибке называли коктейлем.

– Я знал, что мне нравятся члены, – выпив с очередным немым тостом, Ховард поставил рюмку на стол, – и он знает, что ему нравятся члены, этого вполне достаточно. Если когда-нибудь он придёт ко мне и скажет, что хочет жениться на чёртовой Мэри Томпсон и завести с ней выводок детишек, я не стану ему перечить.

– Ты знатно перебрал, – Том не позволил Доминику выпить очередной шот, – раз уж говоришь подобное.

– Я говорю это только потому, что уверен в непоколебимости Мэттью любить мужские члены.

Разговор катился в адскую пропасть, но отчего-то хотелось его продолжать. Бессмысленность беседы порождала с каждой минутой всё более абсурдные темы для обсуждения, и в конечном итоге Доминик всё же сознался, что в юности спал с Хейли.

– Она была хороша и до сих пор остаётся таковой, но меня это не интересует.

– Дай-ка угадаю: зато интересует её.

– Угадал. На протяжении шестнадцати лет. В порыве гнева она не раз говорила мне, что если бы не моя любовь к членам, то мы бы до сих пор были счастливы вместе, – Доминик недоумённо пожал плечами; он опьянел ещё больше, – но мы ведь и так счастливы вместе.

– Слишком много членов в этот вечер, а ты так и не показал свой, – Том выпил и из своей рюмки, и из рюмки Ховарда, поставил обе на стол и с наслаждением доел с тарелки всю закуску.

– Даже не надейся, что я захочу посмотреть, у меня назавтра запланирован поход в кино.

– Сделай что-нибудь грязное в зале кинотеатра, пусть это будет подарком на мой будущий день рождения.

Может быть, Том и шутил об этом, но Доминик отчего-то воспринял его просьбу если не серьёзно, то хотя бы достойной того, чтобы порыться в памяти и вспомнить их первую встречу: тогда Том сообщил ему, что в сентябре ему стукнет тридцать. Разница между ними была столь небольшой и настолько масштабной, что это удивляло их обоих, но только до того момента, когда первая капля алкоголя попадала им в рот.