– Вы снова баловались сигаретами?

– Я не знаю, что это было, но теперь мне чертовски хочется есть, пить и поцеловать тебя.

– Возведи одно желание в приоритет и действуй.

Доминик резко отстранился и, пошатнувшись, отступил на пару шагов назад, насколько позволяла небольшая площадь прихожей. Было чертовски темно, и даже тускло освещающая гостиную лампа ничуть не улучшала ситуацию, что было им обоим если не на руку, то уж точно не слишком мешало.

– Поцеловать тебя, – определился Мэттью, – и поесть!

Он резво ринулся к Доминику и на ходу повис на его шее, обвивая руками и ногами.

– Но сперва поцеловать, – прошептали прямо в губы и накрыли их ласковым касанием, которое хотелось растянуть на долгие минуты.

Что было осуществить не так-то сложно, особенно когда к тебе прижимались всем телом и явственно давали понять о желании продолжить это в более интимном ключе. Мэттью шептал какие-то глупости, то и дело прерывая поцелуй, хватался пальцами за волосы бывшего учителя и больно тянул на себя, вновь сцеловывая горечь алкоголя с губ и щедро делясь запахом и вкусом табака и кое-чего ещё. Он застонал, оказавшись прижатым к стене, и полез руками под рубашку Доминика, начиная расстёгивать крохотные и непослушные пуговицы дрожащими от возбуждения пальцами.

– Эта неделя слишком безумная даже для нас, – прошептал Доминик, крепче обхватывая Мэттью за талию и нашаривая резинку его домашних шорт, чтобы пробраться под неё пальцами.

В понедельник Мэттью заявился к нему после школы, буквально вытащив из кровати и заманив обратно так же быстро. Доминик наскоро привёл себя в порядок в ванной комнате, взъерошил непричёсанные волосы и мельком глянул на себя в зеркало, не забыв нахально усмехнуться отражению. Беллами обнаружился сидящим на постели, и на нём ровным счётом ничего не было.

Во вторник, изо всех сил пытаясь соблюдать все приличия, Ховард всё равно обнаружил себя на кухне, оглаживающим Мэттью по шее и целующим именно так, как они оба любили – с заведомым обещанием продолжить уже в горизонтальном положении. Доминик знал, что решение не выносить интимную жизнь за пределы одной комнаты будет играть ему на руку, потому как спальня была настолько изолирована от иной части дома, что даже внезапно нагрянувшие Дебора и Мэрилин вместе взятые ничего бы не заподозрили. Он чувствовал себя не так уж и плохо, позволяя подобному случаться. Поводов для беспокойства стало в разы меньше после девятого числа, и теперь его единственным обязательством было дарить Мэттью любовь и заботу.

В среду Мэттью заявился к нему расстроенный и даже озлобленный. Долго и в красках описывал произошедшее в школе, а после не забыл добавить, что мистер Андерсон оказался на его стороне, когда попытался разрешить возникший спор между учениками, а после оставил Мэттью в классе одного, вновь сверля его нахальным взглядом. Дальше Беллами рассказывать отказался, сложил руки на груди, задрал нос и долго помалкивал. Язык ему развязало обещание наведаться в школу и переговорить с этим самым мистером Андерсоном лично.

Что Доминик и собирался сделать в ближайшие дни, а пока что в его голове не роилось ни одной приличной мысли: все они разом канули в никуда, отдав главенствующую роль разгорячённому либидо, которое будто бы тоже имело свойство пьянеть. Градус не желал покидать шумящую голову, действия становились всё более откровенными, и уже через несколько минут они оказались в гостиной: Мэттью смотрел на него широко распахнутыми глазами, лёжа на постели. Доминик пару раз моргнул для верности, а после всё же задал столь сильно волнующий его вопрос:

– Здесь спит твоя мама?

– Она спит с Робертом, – дерзко прошипел Беллами, утягивая Доминика на себя и продолжая уже на ухо: – Здесь когда-то спал Пол, а теперь она, если не покидает меня на ночь, чтобы провести её с мужчиной, который хочет её у меня окончательно отнять.

– Не говори глупостей, – подражающей интонацией произнёс Ховард. – Он хочет подарить ей любовь, и ты знаешь об этом.

– Сейчас мне нет дела ни до кого, кроме тебя.

Мэттью смотрел слишком внимательно, ожидая окончательного вердикта. Они оба прекрасно знали, чем закончится эта ночь, но у Доминика был повод сомневаться в правильности сего поступка – в случае чего им никак не удалось бы оправдать происходящее.

– Чего ты хочешь? – спросил он напоследок, стащив с себя рубашку, в которой резко стало слишком жарко.

Окна комнаты были закрыты, июньская духота и плохо проветренный дым делали своё грязное дело. Так же как и маленькие и аккуратные ладони, нагло орудующие в паху.

– Тебя.

– Хочешь, чтобы я взял тебя? – за словами следить не хотелось от слова совсем. Наконец позволив себе крайность, Ховард отказывался останавливаться. – Скользнул пальцами в твою маленькую тесную дырку, растянул её для себя, а после горячо оттрахал?

Задохнувшись от смущения, Беллами отвернул лицо. Даже в приглушённом свете было видно, насколько сильно он покраснел.

– Я могу сделать это, мой мальчик, – не теряя ни секунды драгоценного времени, Доминик начал раздеваться, одновременно с этим стаскивая одежду и с Беллами. – Я могу делать это так долго, сколько потребуется. Мне нравится чувствовать твой вкус, нравится ощущать тесноту твоего тела, нравится видеть твои губы на своём члене… Мне нравится быть с тобой, Мэттью.

Прикрыв глаза, он продолжал шептать, и когда они оба оказались обнажены, вжался всем телом в Беллами и тот сразу же обвил его бёдра ногами.

– Мне нравится быть откровенным с тобой, потому что весь этот год я только и думал об этом. Представлял, как буду делиться с тобой самыми грязными фантазиями, а после…

– Воплощать их в жизнь? – подсказал тяжело дышащий подросток, цепляясь пальцами в запястье обезумевшего от желания Доминика.

– Именно. И мне не нужно пить для того, чтобы хотеть излить на тебя всю пошлость, роящуюся у меня в голове день ото дня. У меня было достаточно времени, чтобы решить, что именно я хотел бы сделать с тобой.

Мэттью молчал. Громко и хрипло дышал, кусал губы и позволял гладить себя в паху, отчего его возбуждение было настолько сильным, что, казалось, он изольётся на пальцы Ховарда с минуты на минуту.

– Впереди множество жарких дней, которые мы вольны наполнить тем, чем пожелаем, – сбавив обороты, Доминик решил действовать мягче. – Я спрошу ещё раз: чего ты хочешь?

– Теперь нам можно всё, – прохрипел Мэттью, изворачиваясь и оказываясь на бывшем учителе. Он оседлал его бёдра, повёл ладонями к ключицам и замер, будто бы вспомнив о чём-то.

– Правда?

– Даже если кто-нибудь узнает. Даже если я прокричу об этом на улице или расскажу маме, никто ничего не сможет поделать с этим.

Доминик даже не пытался осмыслить услышанное. Он и без этого по двенадцать часов в сутки думал о Беллами и анализировал ситуацию, пытаясь понять, к чему они придут в итоге. Сейчас же ему хотелось получить заслуженное – откровение Мэттью, которое тот вот-вот должен был ему сообщить.

– И что же мы будем делать с этим?

Вместо ответа Мэттью резко перевернулся на живот. Доминик не уставал восхищаться его красотой, которую тот прятал под безразмерной домашней одеждой или школьной формой. Мягкие волосы, от прикосновения к которым глаза будто бы сами по себе закрывались от удовольствия, а нос начинал втягивать воздух в два раза интенсивнее, стоило только зарыться в них, целуя в макушку; тонкие губы, от поцелуев которых становилось невыносимо жарко; внимательные голубые глаза, цепкие руки, стройные бёдра, плоский живот… Можно было перечислять бесконечно. Им хотелось восхищаться, его хотелось любить и делать ему хорошо. Оберегать от неприятных ситуаций и надеяться, что беды обойдут его стороной. Обойдут стороной их.