– Что теперь будет? Что изменит твоё увольнение? Мне шестнадцать, и всё, что я делаю, я делаю осознанно, в чём никак нельзя обвинить тебя. Может быть, тогда его слова и были для меня чем-то неестественным, а после я привязался к тебе, не совсем понимая, что происходит. Время показало мне, что тебе не только можно доверять, но и что мой выбор был правильным. Я хочу быть твоим другом и кем-то больше… Я хочу быть твоим учеником, который любит только два предмета во всей чёртовой школьной программе, я хочу быть рядом с тобой, когда ты едешь домой после семи изматывающих уроков. Я хочу…

Он запнулся. Ховард поднял глаза, опасаясь увидеть что угодно. Его увольнение было самой обыкновенной слабостью, попыткой сбежать от ответственности и замести следы. Думая одновременно и о собственной безопасности, и о Мэттью, он принял это решение так быстро, как того требовала ситуация. Вполне разумным было доработать до конца года, но хотелось быть откровенным перед самим собой именно с этого дня.

– Я тоже хочу, Мэттью. Для этого мне не нужно быть твоим учителем.

– Ты бы мог и дальше… Никто бы ничего не узнал!

– Мы не знаем наверняка.

Беллами опустил глаза и, немого помолчав, подошёл ближе, останавливаясь в метре от кровати, на которой сидел Доминик.

– Теперь всё иначе.

– Правда? – Мэттью ступил ближе.

– Ты и сам знаешь, как называлось то, что происходило между нами.

– Перестань, – он накрыл рот учителя ладонью и прильнул совсем близко, обнимая за плечи и тут уже убирая руку.

Это было самым подходящим моментом загладить свою вину. Беллами сам наклонился к нему, прикрыв глаза, и Доминик притянул его к себе за затылок и поцеловал. Лёгкая, почти невесомая одежда Беллами не оставляла простора фантазии, и руки незамедлительно принялись, не спрашивая разрешения, оглаживать лопатки и спину, спускаясь ниже. Они повалились на постель, не прерывая поцелуя, волосы Мэттью щекотно скользили по лицу, а сам он ёрзал, без слов давая понять, что вряд ли дело ограничится только этим.

– Девятое июня закончилось, – произнёс он и отстранился, стащив с себя одним выверенным движением футболку.

– И что же это значит? – Доминик улыбнулся, разглядывая красивое лицо над собой.

Мэттью выглядел расслабленным, но по его подрагивающим пальцам можно было определить, как сильно он переживал. Пытаясь придать своему виду уверенности, он напротив демонстрировал ту самую слабость, её он и должен был показать учителю, который, ухватив его за талию, резво перевернул на спину, нависая сверху.

– У меня есть для тебя ещё пара почти незначительных сюрпризов.

– Они подождут, – Беллами принялся расстёгивать пуговицы на рубашке Доминика.

– Мне нужно взять кое-что внизу.

Ховард многозначительно посмотрел ему в глаза и, когда тот, округлив рот удивлённой «о», принялся глупо моргать, рассмеялся.

– Сейчас вернусь, – он поцеловал подростка в щёку и поднялся с постели, следуя к двери.

***

– Я должен тебе помочь… подготовиться. Обещай мне, что не будешь смущаться и позволишь сделать это.

Ванная комната наполнилась паром; Доминик тяжело дышал, мягко водя ладонями по спине Мэттью, сидящего у него в ногах. Они устроились в ванне, и горячая вода расслабляла бы, если бы не волнение, внезапно охватившее обоих.

– Перестань говорить так, – Мэттью наверняка поджал губы, отвечая подобным тоном.

– Как? – Доминик против воли улыбнулся.

– Как будто я ничего и ни о чём не знаю.

– Будто бы ты не перекопал весь Интернет в поиске нужной тебе информации?

Под руку попался флакон с гелем для душа, и Ховард щедро выдавил его себе на ладонь. Перед походом в ванную Беллами собрал отросшие волосы в маленький высокий хвостик, и теперь не боялся намочить их, даже запрокидывая голову назад, когда его плеч коснулись влажные ладони, начиная массировать напряжённые мышцы.

– Если я не умру со стыда после, то…

– Тебе нечего и тем более некого стыдиться, Мэттью.

***

За окном сгущались сумерки, а солнце, почти спрятавшееся за горизонтом, из последних сил освещало макушки виднеющихся даже издалека низкорослых деревьев, рассаженных вдоль линии парка. Вид из окна единственной в доме спальни открывался не самый зрелищный, но закат украшал даже серый городской пейзаж.

Доминик бездумно коснулся лёгкого тюля занавески, чтобы получше разглядеть кого-то, покинувшего свой дом в столь поздний час; тот брёл неспешной походкой, удерживая на поводке собаку крупных размеров, пока та пыталась утащить сонного хозяина вперёд, да побыстрее.

По комнате разливалась мелодичная музыка. Вставив в проигрыватель первый попавшийся диск, Доминик понял, что композиции на нём исключительно инструментальные, берущие за душу с первых же нот. Подобный звуковой фон подходил к ситуации как нельзя лучше.

В коридоре скрипнули половицы, и через несколько секунд на пороге показался Мэттью – с растрёпанными и завившимися в кончиках волосами, замотанный в большое белое полотенце, которое они отыскали в ванной комнате, только оказавшись там.

– Что там? – спросил он, подходя ближе.

Прошлогоднее воспоминание встало перед глазами так отчётливо, словно это случилось не больше полугода назад. Его спальня, тихие шаги в коридоре и неловкое «Сэр?», доносящееся вместе с ними. Тогда Мэттью был не уверен если не в каждом движении, то уж точно сомневался в том, стоит ли ему так просто входить в чужую спальню едва одетым.

Теперь же он стоял рядом, вытирая волосы, и как только закончил, бросил его на пол, прижавшись сбоку. От него веяло теплом, и даже жара, нагревшая дом за день, не могла в этом с ним посоперничать.

– Там закат, – Доминик обнял одной рукой его за плечи и развернул к себе лицом.

Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза, не произнося ни слова, – да и не было в этом никакой необходимости. Первым дёрнулся навстречу Беллами, буквально вжимаясь всем телом в учителя и повисая на нём всем своим незначительным весом, и этот поцелуй был другим, не похожим на предыдущие. В груди надсадно щемило от чувств, которые овладевали с каждой минутой всё сильнее. К любви, которую хотелось продемонстрировать как можно скорее, добавилось что-то ещё, и всё это оказалось проще всего обозначить одним словом – страсть.

– Если бы я знал, что мой день рождения так на тебя повлияет, – Мэттью запнулся и, ударившись головой о спинку кровати, когда они оба оказались на ней, всё равно продолжил: – то соврал бы тебе, что он в январе или феврале.

– Я бы всё равно узнал правду.

Доминик осыпал его шею, обхваченную цепочкой, на которой теперь болтался ещё и кулон, чередой поцелуев, не останавливаясь на одном месте надолго, чтобы не оставить красноватых следов, которые бы потом пришлось выдавать за аллергию и бессовестно врать насчёт вовремя выпитых таблеток. Тот в ответ коротко простонал, наконец давая волю чувствам, и пальцами ухватился за края подушки, на которую его деликатно уложили, вновь целуя в губы.

– Красивый.

Повторяться в этом направлении было удивительно приятно, но в этот раз Мэттью не стал спорить, лишь зажмурил глаза и распахнул чуть покрасневшие губы. Он чутко отзывался на каждое движение, цеплялся пальцами то в плечи Доминика, то вновь терзая ни в чём неповинную подушку.