С аппетитом глядя на тарелку, Северус кивнул, хотя в начале и думал отказаться, но завтрак был очень давно, и теперь, увидев еду, он понял, насколько проголодался.

Скрестив ноги, он сел, прислонившись спиной к кровати, и Тобиас, хмыкнув, переместил еду вниз, присаживаясь рядом.

− Ну так? — глядя на сына, спросил он, делая глоток сока.

− Обязательно говорить? — Голос Северуса уже не был недовольным, а, скорее, грустным.

− Желательно, − ответил Тобиас, − если ты будешь держать в себе эмоции, ничего хорошего из этого не выйдет. Они же так и останутся внутри, а если скажешь, глядишь и уйдут куда-нибудь вместе со словами.

− Если бы, − фыркнул Северус, ковыряя вилкой в тарелке, − там все не так. Нет, не думай, что совсем, − оговорился он, заметив удивленный взгляд Тобиаса, − просто я думал, что Слизерин для умных, а там… Они не очень-то жалуют таких…

− Каких таких?

− Как я, − скривился Северус. — Они как узнали, что ты маггл, да еще и что магию принимаешь, так сразу их доброта и закончилась! И если что говорят, то так, формально, и обращаются, если только списать надо.

Он снова фыркнул и со злости запихнул в рот большой кусок курицы, едва не подавившись.

− Ты знаешь, что такое мимикрия? — помолчав, спросил Тобиас и, увидев вопрос в глазах Северуса, пояснил: − Мимикрия — это способность подстраиваться под среду обитания в зависимости потребностей. В животном мире, к примеру, ты мог наблюдать такое на гусеницах, ловко прикидывающихся ветками, чтобы не быть съеденными. Скажи, как ведет себя большинство ребят на факультете?

− Они смеются над магглами, магглорожденными, любят темные искусства и Слизерин в целом, − старательно перечислял Северус.

− Хорошо, это в целом. А в частности, есть кто-то, кто, может быть, наедине говорит несколько иные мысли?

− Мальсибер! Мы сидим вместе, и он хороший, когда говорит со мной, − Северус запнулся, − когда одни. Но я думал, что это вранье!

− Не совсем, − сказал Тобиас, задумчиво водя пальцем по губам, − не обязательно, что он лжет. Он так приспосабливается. Будь смелым, имей свое мнение и имей мудрость держать его при себе. Понимаешь? Ты можешь говорить большинству что угодно, для своей пользы, но быть откровенным с близкими и теми, в ком уверен и кому доверяешь.

− А если для этого нужно, к примеру, сказать, что я считаю магглов глупыми? — нервно спросил Северус, помня, как пару лет назад ему было стыдно за свою ложь перед родителями, − если нужно сказать так, я же не хочу, чтобы вам было плохо!

− Северус, нам будет плохо, если тебе будет плохо, − ответил Тобиас, прекрасно понимая, что сын вспоминает ту злополучную историю, − но то, что было тогда, и сейчас, вещи немного разные. Тебе учиться там семь лет, и если для этого нужно делать вид, будто ты не любишь магглов, я не считаю это чем-то ужасным. Главное, чтобы ты сам знал, как ты к ним относишься. И ко мне в частности.

Тобиас внимательно посмотрел на Северуса, пытавшегося понять сказанное.

− Если я так буду говорить, то как мне дружить с Лили? Она магглороженная и гриффиндорка!

«Вот мы и подошли к сути проблемы», − подумал Тобиас, наблюдая, как Северус отставил тарелку и, поднявшись на ноги, начал мерить шагами комнату и затем, словно приняв какое-то решение, остановился и, сев на прежнее место, принялся говорить.

Сбивчиво, скомкано, перескакивая с темы на тему, Северус с горячностью рассказывал о том, как еще в поезде встретил Поттера, про их стычки и драки, как Лили попала в Гриффиндор, про однокурсников и учителей, относящихся к Слизеринцам с предубеждением.

Слушая его речь, Тобиас только сочувствующе кивал, понимая, что Северусу, скорее всего, тяжело ощущать, как рушатся воздушные замки.

− И как со всем этим мне поможет твоя мимикрия? − с досадой спросил Северус, отодвигая от себя пустую тарелку, и с обидой добавил: − Мама не говорила, что Слизеринцы не жалуют полукровок.

− Забудь ты уже про эту чистокровность, − взмахнул рукой Тобиас, − прежде всего, ты умный парень, добрый, отзывчивый и для Лили, как я вижу, хороший друг. Так используй это! Будь умнее, смотри на них, читай их, как свои книги, и говори, что они хотят услышать, но оставайся верен себе и свой семье!

Тобиас порывисто обнял сына, который, к приятному удивлению, вжался в него, как в раннем детстве, словно снова искал защиты от огромных дворовых собак.

− Я постараюсь, − шмыгнул носом Северус, − и почему жизнь не справедлива?

− Ну, − вздохнул Тобиас, проводя рукой по волосам Северуса, − впереди еще и похлеще будет, ты, главное, всегда помни, что у тебя есть мама и я, хорошо? И как думаешь, может, стоит уже постричь и помыть волосы?

− Нет! И они чистые! — Северус отстранился от отца и бросил взгляд на зеркало, висящее на стене. − Это гель, мне Люциус дал. Чтоб как у аристократа, волосок к волоску.

Пытаясь скрыть смех, Тобиас принялся собирать тарелки, поражаясь тому, какой его сын еще в сущности ребенок.

− Как прошло? − Эйлин с волнением посмотрела на Тобиаса, но, заметив на его лице улыбку, отложила брошюры, в обилии лежащие перед ней на столе, и приготовилась слушать.

− Об этом я и говорила, когда хотела, чтобы он учился в Когтевране, — сказала она, размышляя над услышанным, — теперь уж пусть подстраивается.

− Именно это я и сказал, − ответил Тобиас, взяв в руки один из буклетов и прочтя название, с удивлением посмотрел на жену, − ты решила сменить работу?

− Я решила получить образование, − поправила она, − в среду в больницу приходил человек и рассказал, что в расположенном неподалеку университете открыто несколько льготных вакансий для работников больницы, понимаешь?

Эйлин посмотрела Тобиасу в глаза, пытаясь понять, уловил ли он ее мысль, но тот смотрел все с тем же непониманием.

− Я думал, что тебя все устраивает, − наконец произнес он несколько расстроенно.

− Да, − мягко ответила Эйлин, − но время идет, и мне тридцать через несколько месяцев, и я не хочу до старости быть медсестрой.

− Старшей медсестрой! А кем ты хочешь быть? Экономистом? — Тобиас положил буклет на стол и, скрестив руки, посмотрел в окно, всем видом выражая недовольство.

− Я думаю, кем, и очень надеюсь, что ты мне поможешь. Ты сам говорил, что твоя самая большая мечта — сделать меня счастливой, так вот тебе еще одна возможность, − проговорила она еще мягче и даже обняла его за плечи, заставив Тобиаса растеряться.

− Ну, если ты этого так хочешь, − пробубнил он, сдаваясь от ее ласки, − давай посмотрим, что они могут предложить.

Довольно хлопнув в ладоши, Эйлин вернулась за стол и, показав на стопку аккуратно сложенных брошюр, пояснила, что эти она уже просмотрела и они не подходят. Туда же отправился буклет, рекламирующий экономический факультет.

Перебирая цветастые брошюры, супруги то смеялись, то, наоборот, принимались спорить, но спустя два часа так и не смогли найти то, что, по мнению Эйлин, могло бы стать делом жизни. Бухгалтеры казались скучными, искусствами, вроде рисования или журналистики, она не интересовалась, а о точных науках и вовсе не могло идти речи.

− Ну, может, есть хоть что-то, что ты хотела делать в детстве? Ну, или если бы не родился Северус, чем бы ты занималась? − в сердцах спросил Тобиас, не понимая, как можно не знать, кем быть. Сам он знал, что будет хирургом с самого детства, и иного пути для себя никогда не видел.

− Не знаю, − скривилась она, с досадой глядя на маленькое количество реклам, положенных в стопку «может быть», − я даже на профориентации мямлила что-то невразумительное. Вроде разведения нюхлеров или чемпионства в игре в «плюй-камни».

− А любила ты что? Кроме камней и нюхлеров? — настойчиво спросил Тобиас, перетасовывая брошюры и решив, что если Эйлин так и не определится, то можно вытянуть одну наугад.

− Я любила слушать истории о чужих отношениях и давать советы, но, боюсь, такой профессии не существует, − хмыкнула она, водя пальцем по столу, − забавно, что я это делаю и сейчас везде, кроме своей семьи. У нас я даже сыну ничего подсказать не могу. — Она криво усмехнулась и, от нечего делать, стала раскачиваться на стуле.