— Я очень хочу совершить это путешествие, — ответил он мне. — Ты хорошо платишь, а к тому же… мне интересно узнавать новое…
Второй день путешествия. Агата. Вечер. Всем известно, куда мы направляемся. И приятно… и досадно. Поблизости всегда могут оказаться слухачи пунов. Поэтому мы с Эвтименом дали понять, что совершаем пробный рейс в Майнаку.
«Артемида» поражает всех своими необычными очертаниями. Может, лучше обойтись вовсе без промежуточных стоянок и направиться прямо к Столпам? Венитаф объяснил самым болтливым агатопольцам, что я испытываю новое судно, а Эвтимен сопровождает нас, чтобы помочь в случае кораблекрушения…
— Корабль быстр, но Посейдон не любит, когда ему слишком сильно щекочут спину… Мне боязно, когда мы идем полным ходом, — добавляет он, хитро улыбаясь в светлую бороду… — Лучше поговорим о доброй старой триере. Она так высоко сидит над водой, что непогоду с нее видать издалека. Такова жизнь!
Третий день. В море. Полдень. Мы покинули столь удачно названную Агату, и, поскольку ветер по-прежнему дует с восхода, решили зайти в Роду, чтобы узнать последние новости. Но если поднимется Киркий, нас понесет к полудню. Холм с акрополем Агаты виднеется на горизонте справа по корме. А пруды и Нижний город [36] уже исчезли из виду.
Вскоре для большей части экипажа начнутся неизвестные места. Я ощущаю нервозность моряков, хотя они напускают на себя бравый вид. Пока на причалах портов слышится ионийский говор с присвистом и закрытым «Е» вместо «А», люди спокойны. А что будет, когда они услышат необычный акцент жителей Роды? [37] Правда, родцев еще можно понять, но наполовину пересыпанная пунийскими словами речь майнакцев или рыбаков Гемероскопия может оказаться для них лишенной смысла. А когда один только Венитаф сможет объясняться со встреченными людьми, волнение и тоска охватят и меня.
Не стоит, однако, беспокоиться заранее. Недаром пословица гласит: «Моряки всегда понимают Друг друга, как рыбы в море!»
Эвтимен следует за нами с трудом, и я приказал уменьшить площадь паруса. Весла убраны, и гребцы с удовольствием отдыхают. Прекрасно. Им вскоре придется поработать! А сейчас одни спят в укрытии на носу, другие болтают, сидя в тени большого паруса. Я примечаю тех, чьи руки заняты какой-либо работой. Они станут моими любимцами. Захар обстругивает старым ножом кусок дерева, который постепенно принимает очертания «Артемиды», а его брат с интересом наблюдает за ним. Уран мастерит кифару, терпеливо выдалбливая обрубок лиственницы. Афанасий зачищает рукоять весла — на ней остались заусеницы. Я похвалил его. Тут же Палей, Пармен и Ксенон предложили отполировать остальные весла. Бласт смотрит назад на исчезающий в сверкающих волнах холм родного города. Эвтимен подошел ближе, но ему пришлось посадить гребцов на четыре скамьи. Я горжусь быстрой, как стрела, «Артемидой». Ее нос рассекает гребни волн, проносящихся мимо в шуршании белой пены. Долон словно приподнимает корабль над водой, и за ним тянется ровный след. Я сказал об этом кормчим.
— Мы же не собаку выгуливаем, чтобы рыскать из стороны в сторону, ответил Асфал. — Незачем терять время.
Удастся ли делать по тысяче стадиев в день, как я мечтаю?
Вечер. Я счастлив. Когда Эвтимен догнал нас, то выразил восхищение «Артемидой» и поблагодарил за то, что я убавил ход, позволив ему подойти вплотную. Он велел убрать весла, чтобы не сломать их, и пригласил меня на борт «Геракла». Бесстрашным маневром он подвел свой таран почти под мой акростолий. Перепрыгнув на его корабль, я смог вдоволь налюбоваться «Артемидой» в открытом море. Даже без весел она идет, как лошадь рысью, стройная, словно богиня охоты в чистом поле. Эвтимен посадил гребцов еще на шесть скамей и обогнал мой корабль — не только его нос, но и таран сух: брызги не долетают до них. Прекрасная, гордая «Артемида»!
Я приказал отдать сегарсы — мой корабль рванулся вперед и, набрав скорость, в мгновение ока обогнал нас на два стадия. Эвтимен поставил все паруса и перешел на полный ход, чтобы догнать «Артемиду» и дать мне возможность вернуться к себе на корабль. Гребцы Эвтимена подбадривали друг друга, а мои люди добродушно подтрунивали над ними.
— Нам достаточно двух рулевых весел, — кричал Афанасий, — зачем пользоваться другими сорока восемью?
— Мы боимся взлететь, как феаки на своих судах, если все сядем на весла! — вопил Пармен, запомнивший слова аэда [38], произнесенные в Одеоне Массалии.
Воздух звенел от привычных шуточек и дружеских подковырок.
— Лентяи! Уже устали! Молочные горшки!
— Вы держите весла, как писец свой стиль!..
— Поберегитесь! Не набейте мозолей!
— Вы похожи на метущих улицы рабов! Дружеские слова — залог хорошего настроения перед тяжкими испытаниями.
Четвертый день. Рода. Килин и Карат на берегу. Если бы я уступил их настояниям, они пригласили бы всех гребцов отведать вина с отцовских виноградников. Но нельзя терять времени. Пока на земле двое, дела идут нормально — на борту еще достаточно людей, которых можно послать за опаздывающими; но если на суше все, то они удерживают друг друга, оттягивая возвращение на корабль.
Я заметил, что ветер с восхода стих, едва донеся нас до порта. Завтра с первыми лучами солнца гребцы снова займут свои места, и мы, воспользовавшись затишьем, выйдем в открытое море.
Пятый день. В море. Надо зайти в Эмпорий. Мы неторопливо пересекаем Родский залив и вскоре видим стены города. Две такие близкие стоянки пустая трата времени, но Килин столько выпил, что не собрал нужных сведений, а мне необходимо знать, где пунийские корабли. Эвтимен отправился в Эмпорий накануне. Мы должны встретиться в порту. Нам надо выведать расположение финикийских или карфагенских судов, ибо излишний риск ни к чему — мне не хочется ни встречаться с балеарскими пращниками [39], ни соревноваться в скорости с патрульным судном в проливах между островами и иберийскими берегами.
Шестой день. Эмпорий. Мы вошли в порт, расположенный между островом со старым кварталом и насыпью, где высятся красивые стены города, задолго до заката солнца. Ни один корабль не был здесь уже целый месяц. Эмпорийцы живут счастливо, у них прекрасные дома с окнами на восход. Они поддерживают мир с иберами и торгуют с ними. Я велел приобрести тростниковые циновки для гребцов. Пополнил запасы провизии сушеной рыбой и зерном, доставленными в небольших кувшинах. Киан советует обзавестись запасным жерновом. Эвбул купит его у одного из друзей. Эвпалин откровенно насмехается над ним жернов из черного камня Агаты изготовлен его двоюродным братом Исидором, а ведь лучшие жернова делаются именно из этого материала!
Я встретился с первым архонтом Эмпория. Стоит ли заходить в Гемероскопий? Что нас ждет в Майнаке? Он живет под защитой своих мощных стен в полном неведении и знать ничего не желает. Вот бы и другим так же!
Эвтимен и Венитаф считают, что без остановки в Гемероскопий не обойтись. Разве страж поставлен здесь не ради того, чтобы бодрствовать от зари до зари и наблюдать, что творится у соседа?
Вечер. Я отдал оба носовых якоря, опасаясь частого в этих местах ветра с восхода. Потребовалось по четыре человека, чтобы выбрать каждый свинцовый якорь. Корма покоится на мельчайшем песке. Многие эмпорийцы приходят полюбоваться на мой корабль. Венитаф окружен множеством поклонниц, а одна из девушек, то ли самая смелая, то ли самая застенчивая, заявила, что ей хотелось бы погладить его золотистую бороду.
— Коснуться золотой бороды — значит коснуться счастья! — заявила она подругам.
Венитаф расхохотался. К нему присоединился Эвтимен, наблюдавший эту сцену с высоты палубы. И девушки разбежались по домам, как испуганные нимфы.
— Светлый волос притягивает темный, — сказал я ему, — как стремятся друг к другу противоположности, — таковы тайны дружбы.
Вечер. Один за другим зажигаются огни города. В ночной тиши звучит песнь девушки, поющей под кифару о Навсикае. Может, именно ей хотелось погладить бороду Венитафа? У меня нет времени размышлять над этим. Я подметил тень сожаления, промелькнувшую в голубых глазах друга, но такова жизнь моряка — сегодня здесь, завтра там, зачем останавливаться на полпути? Вчера я родился, завтра умру, а в этих двух границах заключена вся моя жизнь в великом Мире, чьи многочисленные тайны так и не удастся раскрыть. Не стоит наслаждаться сладкоголосым пением сирен, ибо они смущают покой. Те, кто их слушает, предаются пустому созерцанию и перестают действовать. Мне предначертано уплывать, прибывать, возвращаться, но разве я не остаюсь в одном и том же месте? Что стоит задуманное мной путешествие по сравнению с путешествием к недвижным и бесчисленным далеким звездам? Улитка погибает, не успев проползти по всему саду!
